Мизантроп - [25]

— Фантазии людей, как правило, не сбываются. Это все, что надо знать про утопии.

— Грустно.

— Пусть у нас с тобой это будет единственным поводом для грусти.

Умеет Лида опустить меня на землю. Обычно, когда я начинаю думать о будущем, во мне что-то происходит, что-то включается, что-то выключается. Я люблю свою работу и забываю обо всем дурном, когда получаю новую информацию. Предстоящая встреча представлялась мне дорогим подарком. В самом деле, сейчас придет человек, профессор, наверняка знающий о будущем что-то такое, что неизвестно мне. Он скажет: «Что же вы, Уилов, ко мне раньше не обращались? Я бы обязательно растолковал вам этот важный факт. Сколько же времени вы потеряли, только из-за того, что не обратили внимания на столь очевидное проявление будущего! Обидно, что выводы, сделанные без учета этого факта, оказались ошибочными. Придется начинать все сначала. Видите, как по-другому выглядят известные факты, после того, как я объяснил»… Ну и так далее. Я не сомневался, что он будет постоянно говорить: факты, факты, факты.

Размечтался я. А Лида своим заявлением о том, что фантазии никогда не сбываются, разжаловала профессора Манина из ученых в жалкого футуролога, ждать от которого нужно не помощи в исследованиях, а подвоха.

И вот наступило назначенное время.

— Где твой профессор? — спросила Лида.

— Не знаю, — ответил я.

И в это время в дверь позвонили. Я открыл, и сердце мое, как принято говорить в таких случаях, упало в пятки. На пороге стоял Карачун.

— Не ждали? — спросил он громко. — А я без спроса. По делам. Не стал предупреждать, чтобы поберечь ваши нервы. Расстроились бы, наверное. Мне кажется, что вам не хочется встречаться со мной?

Он прошел в комнату и уселся в мое кресло.

— Какого дьявола вам нужно? — спросил я.

— Есть разговор.

— О чем?

— Само собой о будущем. О чем еще можно с вами говорить, Уилов? Вы же больше ни в чем не разбираетесь. Да и будущее вы представляете как-то странно.

— Можно жена уйдет? Не хочу впутывать ее в наши отношения.

— Нельзя. Она у вас, кажется, писатель? Это полезная профессия. К тому же, вы, наверняка, ей все выболтали. Не сомневаюсь, что она в деле без моего участия. Вашими стараниями. Не правда ли, мадам?

— Да, это так, — подтвердила Лида.

Возразить было нечего. Осталось попытаться свести общение с врагом к минимуму.

— Вас интересует что-то конкретное?

— Разоблачите, с точки зрения вашей футурономии, одно утверждение. Крутой зарубежный фантаст сказал однажды: «Каждая дискуссия, каждый спор — это, по сути, попытка изменить мышление другого человека, каждое стихотворение и каждая статья — вирусный инструмент для взлома чужих убеждений».

— По счастью это не так, — ответил я, не задумываясь, я знал правильный ответ, это было легкое задание.

— По счастью?

Заговорили о будущем, и страх немедленно испарился. Толкование спорных заявлений фантастов — мой конек. Работа успокаивает.

— Небезобидное заявление, — сказал я решительно.

— Что-то не так? — заинтересовался Карачун.

— Если согласиться с этим утверждением, немедленно приходим к очевидному порочному выводу: предлагается признать, что никакого реального мира не существует, есть лишь взгляды, представления и убеждения отдельных людей. Даже если они идиоты и придурки. Свои взгляды следует навязывать другим людям, не брезгуя ничем, а чужие отвергать, чтобы в голову не проникли вирусы вражеских мыслей. Древние философы считали, что в спорах рождается истина. Как только мы отказываем истине в существовании на том основании, что она не соответствует нашим убеждениям, мы перестаем быть людьми. Почему? Мы теряем способность адекватно воспринимать мир. А без этого человечеству не выжить. Есть множество тому подтверждений.

— Замечательно, — сказал Карачун. — Ценные мысли. Подождите, я сейчас запишу. Вы оправдали возложенное на вас доверие. А вот еще вопрос. Правду ли говорят, что некоторые люди сгорают, как свечки, если остаются без работы?

— Да, я слышал о таком феномене.

— Полезное знание!

Неужели мои враги убили человека только для того, чтобы вести со мной философские беседы? Бред! Мир окончательно сошел с ума. Мне пришло в голову, что и я не застрахован от помешательства. Так легко поддаться всеобщему безумию. Вот я внимательно рассматриваю человека, с удобством устроившегося в моем кресле, и, вопреки здравому смыслу и известным фактам, не могу разглядеть в нем умелого и жестокого врага. Знаю, что предо мной страшный мерзавец, убийца, но мои глаза-обманщики видят другое: интеллигентный человек (он понимает, о чем я говорю), заинтересованный в моей работе. Карачуну важно знать мое мнение, вот он и задает заранее придуманные вопросы и радуется, когда слышит ответы, может быть, излишне резкие, но устраивающие его. Плохо то, что смысл разговора мне непонятен.

— Вот что мне еще хотелось бы прояснить, — сказал Карачун. — Один известный политик и экономист заявил, что для успешного развития экономики необходимо два условия: свобода и законы. Звучит привлекательно.

— Ага! Вот только для кого? — от возбуждения я даже вскочил со стула. — Мы живем в мире, в котором разум самым гнусным образом вытеснен мифами и задавлен красивыми, но давно потерявшими смысл словами. Мы стараемся не замечать, что нами манипулируют. Но жить легче почему-то от этого не становится. Пустые слова оказываются сильнее способности анализировать факты.