Вот семь лет миновало с падения Трои,
А мы плыли под знойными звездами юга,
С берегами прощаясь любимой Италии…
Вергилий
Я обнаружил, что маленькое приспособление может запоминать мои слова, а потом, благодаря механизму, устройство которого я не понимаю, повторять их. Недавно я установил, сколько оно может запомнить. Я говорил много часов подряд, и оно все запомнило слово в слово. Сейчас я стер все это, используя специальную кнопку, и начал сначала.
Я хочу оставить информацию о том, что со мной приключилось. Поэтому всякий, кто когда-либо придет сюда и обнаружит меня мертвого, все равно поймет все. Я чувствую, что кто-то обязательно придет, хотя и сам не знаю, зачем.
Я хочу, чтобы он знал…
Я не помню, как меня зовут. Люди, среди которых я нахожусь и которые до сих пор были добры ко мне, называют меня Подрезанное Горло. Это из-за того, что у меня от уха до уха тянется через все горло красная полоса.
Каждый день у меня будет пронумерован.
Те люди выше меня. Мужчинам я едва достаю до плеча. Они говорят, что нашли меня на снегу спустя час после прохода Больших Саней, но что такое Большие Сани, я не смог узнать. Сначала я думал, что это какое-то явление природы, как, например, снежная буря, но они говорили, что видели такое впервые в жизни и спрятались от страха.
Они принесли меня в свой лагерь. Когда я немного поправился, то понял, что немного, совсем мало, понимаю их речь.
Они одевались в меха, дома их были из натянутых на молодые деревца звериных шкур, присыпанных потом снегом. На дворе все сильнее завывает ветер, наметая вокруг домов огромные кучи снега. Я лежу на меховой подстилке, тусклый свет льется с потолка, испускаемый подвешенными на кожаных ремнях фосфоресцирующими грибами.
Меня разбудила женщина, которая принесла каменную миску с чем-то вроде супа, что одновременно играло роль лекарства. Я спросил об этом, и она ответила, что это приготовлено из молодых побегов какого-то дерева. «Суп» был жидкий и довольно остро приправлен, на мой вкус, но проглотив его, я сразу же почувствовал себя лучше. Я встал и вышел наружу. Женщина, идущая за мной, показала небольшой закрытый закуток в ста метрах от лагеря, где мужчины справляли нужду.
Когда я вернулся, мужчин в лагере уже не было. Они отправились на охоту, как объяснила мне женщина. Я сказал, что тоже хотел бы пойти, так как не желаю быть нахлебником и могу добыть больше мяса, чем съем. Женщины засмеялись, услышав это, и сказали, что я еще слишком молод и мал, чтобы охотиться с мужчинами. Говорили они это очень деликатно и мягко, стараясь не причинить мне боль и обиду. Просто они констатировали факт, и от этого, уже через несколько мгновений, я почувствовал, будто нахожусь на каком-то приеме, хотя какого-либо другого приема, кроме последней ночи, я не могу вспомнить. Дул ветер, сыпал снег, было очень холодно. Они любезно смеялись также над моим комбинезоном, который так отличался от их меховых одежд.
Потом они сказали, что идут собирать еду, и я ответил, что помогу им. Это опять очень развеселило их, и они запели что-то вроде песни, в которой говорилось, что я буду отыскивать разные съедобные растения и еще задолго до полудня не смогу разогнуть спину. Однако, когда они вдоволь навеселились, Красная Клиу, которая, как мне кажется, была матерью вождя и потому самой важной в племени, вошла в хижину и через мгновение вышла, держа в руках оружие.
Она сказала, что я должен буду охранять их от нападения каких-то зверей. Каких — я не понял.
Это оружие у меня до сих пор. Оно состоит из деревянной рамы, трех плоских пружинистых кусочков кости, а может быть рога, и ременной тетивы. Этим оружием нужно было метать камни или куски льда, но специальным снарядом была выгнутая особым образом, утолщенная с двух сторон палка из тяжелой древесины, кое-где утыканная кусочками кости и обломками скалы.
Мы прошли около трех километров, все время бредя по снегу, который кое-где достигал колен. Мы шли один за другим, сменяя протаптывающего дорогу.
Женщины с помощью кожаных ремешком обмотали ступни шкурками, а у меня были теплые влагонепроницаемые ботинки из черной кожи.
Несколько раз мы проходили возле деревьев, поскольку Красная Клиу старалась при возможности выбирать дорогу, менее засыпанную снегом.
Могу ли я утверждать, что деревья оказались для меня полной неожиданностью?
До того, как я их увидел, ничто не было в состоянии удивить меня, поскольку я никак не мог прийти в себя и постоянно ловил себя на мысли, что думаю о своем прошлом и о том, как оказался среди этих людей. Хотя я ничего не могу вспомнить, но мне кажется, что где-то в подсознании у меня находится закодированное туманное понятие, касающееся того, что я пользовался когда-то какими-то предметами и знал некоторые вещи, которые невозможно было бы узнать в этом мире.
Я не знаю, как должны выглядеть деревья, и мне трудно описать, что мне понравилось в них. Они были зеленые или бронзово-зеленые и обычно имели ствол, хотя встречались и такие, которые имели двойные или даже тройные стволы, соединившиеся вверху в один. Вверху же находились ветви, простые, кривые и гнутые в зависимости от вида. Иногда — чем толще ветвь, тем дальше она простирается — они связываются снова, чтобы опять разделиться и выпустить новые зеленые побеги. Некоторые деревья покрыты здесь растущими поодиночке и группами листьями, но на некоторых их не было совсем. Все деревья гибкие, гнущиеся под весом снега, а потом, когда сбрасывается непосильная тяжесть, они вдруг распрямляются и застывают сразу, без малейшей дрожи.
