Митра - [60]

— Это Наргис, — сказал он. — Я велел ей принести постель из кладовки, сказал, что это для нового фабричного мастера.

— Может быть, дать ей несколько свободных дней? — пришло в голову Кристине.

— Я уже думал об этом, она давно их просила. У нее больная мать.

— Что мы с этим всем будем делать? — спросила Кристина с истеричной ноткой в голосе.

— Пока надо приготовить комнату в подвале и спрятать его там.

Минуту они сидели молча. Генрих, погруженный в сон, тяжело дышал.

— Пойду посмотрю, принесла ли Наргис постель.

Август вышел из комнаты. Через минуту он вернулся и подал знак, что уже можно спускаться в подвал. Когда они проходили через салон, Кристина невольно взглянула на висевший на стене ковер. Мастерски вытканный, он изображал рыцаря в латах с мечом в правой руке. В левой у него был щит, украшенный свастикой, колосьями пшеницы и дубовыми листьями. У рыцаря было лицо Генриха.

— Его выткали наши работницы, — сказала Кристина. — Вся прислуга убеждена, что он погиб как герой, на поле чести. Вместе с Гансом я оформила специальную комнату его памяти, которую посещают даже дети, их приводит друг Бахмана, директор местной школы. Генрих стал для них символом. Мы говорим им, что наши молодые талантливые люди готовы отдать жизнь во имя идеи национал-социализма…

Август прервал Кристину:

— Это Ганс сделал из него героя. А ты слепо повторяешь его слова.

— Ганс или не Ганс, в конце концов, ты больше всех его слушаешь. Господи, что нам делать?

— Успокойся. Иди к Генриху. Я ему постелю в подвале.

Через десять минут он вернулся, и вместе с Кристиной они отнесли находившегося без сознания сына в укрытие. Кристина все говорила:

— Не знаю, в кого он пошел. Я никогда не была либералкой. Мой дед служил в прусской армии. Я всегда была человеком прямолинейным. Не так, как вы: ни богу свечка, ни черту кочерга. Великие господа. Чистюли, педанты. Мораль, философия и поэзия. Но хитрости-то вам всегда хватало. Когда приходило время борьбы, настоящей борьбы, вас не было. Но когда вы чувствуете выгоду, да, выгоду, вот тогда вы готовы бороться. Тогда — да. Карл, когда понял, что мы победим, внезапно стал почти сторонником фюрера. Когда почувствовал, что власть в Иране могут захватить фашисты…

— Какое это имеет отношение к настоящему делу? — отмахнулся Август.

— Имеет, имеет. Ведь Генрих — ваш достойный сын. Отсутствие дисциплины, отвращение к мундиру… Ну а теперь — дезертирство… Он с самого начала был против войны.

— А кто писал гимн в его честь? Не далее как неделю назад ты выдавала его за образец настоящего арийца.

— Откуда можно было знать, что он трус, несчастный трус?!

— Отстань! Прекрати! Пусть он поспит.

Генрих был без сознания. Август принес из соседнего помещения керосиновую лампу. При ее слабом свете они оба смотрели теперь на сына. Это уже был не тот жизнерадостный молодой человек, что несколько месяцев назад. Погруженный в лихорадочный сон, он дышал с огромным трудом. На белой простыне лежали исхудавшие, тонкие руки. Август молча смотрел на сына.

— Он принадлежит к людям, о которых говорят, что они одарены искрой божьей. Он схватывал все, за что только ни брался… И математику, и механику. С детства любил искусство, рисовал. Сам научился играть на гитаре, зачитывался поэзией. Он был либералом и пацифистом, а мы не могли с этим примириться, ни ты, ни я. Мы завидовали его таланту, независимости… И тому, что все в жизни доставалось ему легко. Помнишь, Кристина, как ты гордилась им?

Кристина задумалась, с огромным трудом сдерживая слезы. Но через мгновение пришла в себя и почти прошипела:

— Тем хуже. Он убежал с поля битвы, предал идеалы. Тем хуже, — повторила она. — И для тебя тоже. Или ты не понимаешь, какой это позор?

— Понимаю. Но это мой сын. И я должен его спасать, — ответил Август.

ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ

С того дня, когда да вернулся Генрих, для Августа и Кристины наступили тяжелые времена. Шли дни, недели, а они вели двойную жизнь, полную страха и нервного напряжения. Ежедневно, иногда через день, они приходили в комнату сына. Когда Кристина находилась в подвале, Август сторожил наверху. Пока на них никто не обращал внимания: ни служанки, ни кто-либо еще и не догадывались, что произошло. Только поведение собаки беспокоило Кристину. Она заметила, что пес все чаще крутится у входа в подвал. Однажды она заметила, что собака обнюхивает корзину с продуктами и одеждой, приготовленную для Генриха. Кристина испугалась. С каждым днем она становилась все более нервной. Любой взгляд или замечание домашних, особенно Ганса Бахмана, приводили ее в ужас.

Однажды Август в очередной раз вернулся из города. Кристина вскочила ему навстречу.

— Я купил краски и полотно. Он должен чем-нибудь заниматься, — сказал Август.

— Надо подумать о собаке.

— А что случилось?

— Тебе не кажется, что она часто крутится у входа в подвал и это может нас выдать? Только что она обнюхивала корзину с вещами для Генриха.

— Не преувеличивай. Ты хочешь сейчас к нему пойти?

— Сейчас дома никого нет. Маргит вернется через два часа, Ганс и Марта тоже ушли. Меня беспокоит, что у Генриха до сих пор высокая температура и этот противный сухой кашель. Иногда я думаю, что хорошо, что он болен. Потому что, выздоровев, он постарается любой ценой отсюда выбраться. Одна только мысль об этом пугает меня…