«Митьки» и искусство постмодернистского протеста в России - [3]

Важную, но до сих пор недостаточно изученную страницу бурной, театрализованной жизни российского нонконформистского искусства составляют роль и значение художественного объединения, известного как группа «Митьки». Творчество «Митьков» охватывает сатирическую поэзию и прозу, поп-музыку, кино и концептуальный перформанс. Именно «Митьки» открыли ту форму политически поливалентного диссидентского искусства, которая легла в основу современного российского протестного активизма. В середине 1980-х годов наивный стиль «митьковской» живописи, резко порывавшей с натуралистическими принципами советского искусства, воспринимался как провокация. В своей книге «История культуры Санкт-Петербурга» (1995) Соломон Волков пишет о «Митьках»: «<…> эта группа дала специфически ленинградский, тонко стилизованный вариант культуры западных хиппи, но с сильным русским акцентом. <…> главным художественным достижением группы стал ее ритуализованный стиль жизни <…> „Митьки“ одеваются как люмпены: в морские тельняшки <…>, старые ватники, русские валенки и комичные облезлые треухи»[3]. Сочетая в своем творчестве графику, пародийные литературные манифесты и эстетику перформативного искусства, «Митьки» обнаруживают заметное сходство с американскими контркультурными группами, например с «Веселыми проказниками» (лидером этой группы был Кен Кизи). Конечно, направленная против политической власти пацифистская сатира «Митьков» роднит их и с такими европейскими авангардными движениями, как дадаизм и ситуационизм. Однако значение группы существенно превышает сумму возможных сближений и испытанных влияний. Так, антипутинская панк-группа «Pussy Riot», участниц которой в августе 2012 года приговорили к тюремному заключению за устроенную в московском храме Христа Спасителя акцию протеста, не возникла бы без поданного «Митьками» примера гибридной эстетики образа, звука и действия. Так, использование масок-балаклав, изобретенных британскими военными в годы Крымской войны (1853–1856), перекликается с «митьковским» политизированным подходом к одежде. Подобно «Митькам», участницы «Pussy Riot» выбрали головные уборы, напоминающие о крупных военных и дипломатических поражениях, в данном случае — о провальной крымской кампании XIX века. И «Pussy Riot», и Петр Павленский (этот художник, стремясь говорить правду в лицо авторитарной власти, использует в качестве холста собственное тело, нанося себе шрамы) обращаются к «митьковской» практике костюмированных или телесных провокаций, направленных против патриотизма в нормативном понимании и используемых для осуществления публичных актов риторической амбивалентности.

Пожалуй, наилучшей отправной точкой для анализа разнообразного и многогранного «митьковского» творчества станет аналогия с современным Петербургом, хранящим память о политических переворотах, коллективных травмах (тяжелейшей из которых стала блокада Ленинграда) и нарративах ленинградского политического и художественного андеграунда, впоследствии мифологизированных не меньше, нежели история пережитых городом больших трагедий. Покойный диссидент, историк и поэт Ростислав Евдокимов писал, что миф о «неофициальном» Ленинграде следует рассматривать в диалектическом единстве с дореволюционным «петербургским мифом», который предполагал завороженное любование этим городом, возникшим по воле харизматического самодержца[4]. «Митьки» подчеркивают в своем творчестве неослабевающее напряжение между двумя упомянутыми мифами-ориентирами. Исследуя места, так или иначе связанные с этим конфликтом, мы должны обратиться за указаниями к творчеству самих «Митьков». Учитывая экспансивную словоохотливость, столь важную для мифологии группы, и памятуя о предложенном Эдвардом Саидом подходе к анализу литературных текстов на основе многочисленных метакритических намеков, которыми они нередко изобилуют, представляется методологически уместным избрать позицию удивленного вопрошания, сделав ее своего рода «компасом», который поможет не заблудиться в изобразительном и литературном творчестве группы — этой мультимедийной панораме городской жизни. В одной из глав книги «Митьки», созданных в 1984–1985 годах, Шинкарев пишет: «Вот в последнее время много говорят о митьковской культуре, дык а как вкусить ее плодов?»[5] Во вступлении мы не колеблясь зададим вопросы, которыми задается о себе само движение.

Что означает само слово «Митьки»? Ответ на этот вопрос прольет свет не только на этимологию названия, но и на задачи коллектива. Самоназвание группы представляет собой форму множественного числа забавного, несколько инфантильного слова «Митек», образованного от распространенной уменьшительно-ласкательной формы имени Дмитрий — Митя. Слово это отсылает к одному из наиболее активных участников группы — художнику Дмитрию Шагину, время от времени выступающему и как поэт. Сатирическим литературным голосом «Митьков» стал писатель-абсурдист Владимир Шинкарев, к тому моменту уже успевший прославиться в андеграундной среде самиздатской повестью «Максим и Федор» (1980). В книге увлекательно прослеживаются неожиданные лирические и мифопоэтические возможности, открываемые пьянством в стране, чья власть похвалялась высоким уровнем гражданской адаптации, соответствующим «поздней» стадии социализма. «Лицом» группы, много и охотно выступавшим на публике, стал Шагин. Мифологию движения описал Шинкарев в книге «Митьки», выходившей по частям — в разных форматах и разных самиздатских журналах — с 1984 по 1987 год. В соответствии с крепнущей в ленинградской андеграундной среде «митьковской» репутацией толстовцев и пацифистов Шинкарев строит повествование как поток непринужденной болтовни, напоминающий скорее частную хронику жизни нонконформистского сообщества, нежели обширный манифест оппозиционной политической программы.