Мистериозо - [71]

Когда Черстин Хольм открыла дверь их комнаты, она увидела, что Чавес и Йельм стоят, обнявшись.

Совершенно бесшумно она снова закрыла дверь.

По дороге в аэропорт, в такси, она спросила только об одном:

— Ты справишься?

Йельм слабо кивнул.

Она подумала, что красное пятно на его щеке похоже на опознавательный знак бродяг — лежащий вытянутый ромб.

Она не помнила, что он означает.

Пока Йельм летел в самолете, его лицо начало понемногу приобретать прежний цвет. Пятно стало чуть менее заметным, и, как только его контуры исчезли, Черстин Хольм вспомнила, что означает знак бродяг. Они рисовали такой ромб на стенах домов, где жили негостеприимные люди, чтобы предупредить друг друга.

Сейчас об этом знаке почти забыли.

Йельм чувствовал, что поле его зрения почти физически сжалось. После разговора с Силлой оно абсурдным образом расширилось, так что ему показалось, будто он видит все вокруг себя и над собой взглядом, ни на чем не фокусирующимся, но все регистрирующим. Кошмарное состояние. Полный распад. А затем этот всеобъемлющий взгляд сменился на свою противоположность, туннельный взгляд, который жесткая цензура самозащиты не выпускает за пределы узкого коридора.

Из аэропорта «Ландветтер» Йельм позвонил домой и долго говорил с Тувой о том, что произошло. Данне тоже взял трубку, но только огрызался; по-видимому, в его глазах виноват во всем был отец. Впрочем, Йельм всегда оказывался виноватым в неприятностях, случавшихся в инфернальном мире взрослеющего сына. Силла только сказала Туве, что папе и маме нужно некоторое время пожить отдельно друг от друга. И Тува с трудом узнала мамин голос. Йельм как смог попытался объяснить дочери, что происходит; через некоторое время он понял, что повторяет какие-то клише. «Слова предопределяют каждому его роль», — грустно подумал Йельм. Он спросил, справятся ли они с братом несколько дней сами, а Тува рассмеялась и ответила, что они уже давно справляются сами, с тех пор, как мама уехала на Даларё, а папа стал работать круглые сутки.

Когда разговор был окончен и Йельм остался стоять с трубкой в руке, он понял, что никогда не думал о происходящем в таком ключе.

Вместе с Черстин Хольм они поехали по двум имевшимся у них адресам. Первый покупатель жил в районе Хага, на улице Кастелльгатан, возле парка аттракционов Скансен. Вокруг старого учителя музыки Эгона Хальсегрена было как-то слишком уж много укреплений,[62] и Йельму и Хольм, точно так же, как и в случае со стокгольмскими покупателями, показалось, что они опять идут по ложному следу.

В элегантную трехкомнатную квартиру учителя Хассельгрена они попали под вечер. Солнце еще светило, и Гётеборг погрузился в свой отвратительный смог. Он был удушающим, и дородный господин Хассельгрен встретил их, одетый в сетчатую футболку. Сквозь нее просвечивали седые клочковатые волосы; кое-где они даже пробрались через крупные ячейки наружу. В глубине квартиры звучал голос Телониуса Монка.

— Тема пятьдесят второй улицы, — сказала Черстин Хольм, тем самым открыв дверь в сердце старого учителя музыки точно так же, как она открыла дверь его квартиры.

Да, он покупал у Белого Джима по почте кассету Монка, в конце которой записана «Risky». Нет, он поместил в одном тематическом журнале, вышедшем парой номеров в восьмидесятые годы, объявление о том, что ищет записи 1957-59 годов, и Белый Джим отозвался. Да, запись все еще у него. Да, он проигрывал ее на занятиях в школе. Нет, ученикам она не понравилась. Однако он настойчиво проигрывает джазовые композиции конца пятидесятых годов на своих занятиях. Да, именно бибоп 1957-59 годов был самым интересным джазовым стилем двадцатого века. Ни один из его учеников не рискует пропускать занятия по джазу! Нет, он никогда не копировал запись, и ему даже не приходила мысль копировать ее.

Йельм и Хольм поблагодарили и распрощались. Спускаясь по улице, они обернулись и увидели в окне полного человека в сетчатой футболке, с любопытством глядевшего им вслед.

Вторым покупателем оказался кабачок, кабачок, которого к тому же не существовало. Они смотрели прямо в глаза Арнольду Шварценеггеру, красовавшемуся в витрине видеосалона на том самом месте, где должно было находиться кафе «Рикардо», на улице Анкаргатан, рядом с площадью Карла-Юхана.

— Что подсказывает нам чутье стокгольмцев? — спросил Йельм.

— Это не та часть города, — ответила Хольм.

Она позвонила в свое старое полицейское отделение на Фэргарегатан.

Она стояла в телефонной будке и долго разговаривала. Йельм не слышал ни слова, он с немым вопросом сжимал в кармане свой мобильник. Он видел, как лицо ее просияло, как она громко, но беззвучно рассмеялась, как обиженно опустила уголки губ, настоящая пантомима из жестов и гримасок, которых он никогда раньше не замечал. Очень завораживающая пантомима, думал Йельм, ясно понимая, что находится по другую сторону стеклянной перегородки.

— Этот Гвидо из кафе «Рикардо» не сообщил Белому Джиму свою фамилию, — бесстрастно сказала она, выйдя из телефонной будки. Йельм подумал, что бесстрастность была адресована лично ему. — Его зовут Гвидо Кассола, и он теперь открыл новый, более дорогой ресторан «Иль Бароне» ближе к центру, на Киркогатан.