Мистериозо - [70]

Чавес и Хольм уложили его на матрас и укрыли одеялом его белое, как мел, тело.

— Он, — сказал Чавес, когда они вышли на солнышко, — очень большой музыкант.

Черстин Хольм кивнула.

А Йельм не знал, стоит ли этому верить.

Чавес неохотно вернулся в полицейское управление. Йельм высадил Черстин поблизости, у дома, расположенного по одному из взятых у Белого Джима адресов, а сам поехал по другому адресу, подальше.

Черстин Хольм отправилась к отставному майору Эрику Родхольму на Линнегатан. Он оказался элегантным джентльменом, перешедшим рубеж среднего возраста, и его страсть к небанальным джазовым композициям была столь же грандиозной, сколь и неожиданной. Как позднее описывала его Хольм, он производил впечатление человека, для которого ритм и такт важны одинаково, и Карен Соуз — его идеал. Но это было ложное впечатление. Он собрал огромную коллекцию пиратских джазовых записей из самых сомнительных клубов — от Карелии до Ганы. Поначалу он не хотел признаваться, что владеет чем-либо незаконным, но в результате применения метода, который Черстин не захотела раскрывать, не без гордости показал свою неординарную коллекцию, спрятанную в задней стенке вертящейся книжной полки. Он клялся «отечеством и флагом», что ему никогда не приходила мысль скопировать хотя бы одну из этих уникальных композиций. Хольм видела и, разумеется, слышала экземпляр композиции «Risky», принадлежавший майору Родхольму. Она также задержалась на два часа, чтобы прослушать выступление Лестера Янга в Зальцбурге и Кении Кларка в отеле Худиксвалль.

А Пауль Йельм поехал в Мэрста, где посетил инвалида Рогера Пальмберга. Когда-то Пальмберг угодил под поезд, почти добровольно, как сам он признался через электронное речевое устройство. Единственное, что осталось в Пальмберге неповрежденным, так это слух, но зато развился он просто необычайно. Йельм и Пальмберг прослушали композицию «Risky» Белого Джима, и инвалид объяснил полицейскому каждый звук: что именно происходит, где происходит, почему происходит. Йельм сидел, как зачарованный. Он все больше сомневался в выражении «те, кто говорят, не знают, те, кто знают, не говорят». Внутри этого изуродованного тела жил наиутонченнейший слушатель — и не только музыки, но и слушатель вообще. Одним лишь своим умением внимательно слушать он заставил Йельма рассказать почти все о деле, которое тот расследует. Пальмберг счел, что эта запись чрезвычайно интересна, дал слово, что невиновен в ее распространении, и в обмен взял с Йельма обещание связаться с ним, когда дело будет раскрыто. Записи Пальмберга не слышал никто, кроме него самого, во всяком случае до этого момента; он без обиняков признался, что к нему попросту никто никогда не заходит. Пальмберг был совершенно одиноким человеком и уже притерпелся к этому. Всю свою уникальную внимательность он направлял на музыку. Они прослушали еще две композиции Джима Барта Ричардса конца шестидесятых, и Йельм вдруг ясно понял, что за человека он встретил в убогом жилище в Старом городе. Покидая наконец бедную однокомнатную квартирку, «приспособленную для проживания людей с ограниченными возможностями», он уже знал, что обрел на другом краю Стокгольма близкого друга.

Глава 22

Взяв след, Пауль Йельм резко увеличил темп жизни. Теперь у него не было времени стоять возле зеркала, гадая, насколько увеличился прыщ на щеке за последнюю неделю, не было времени исследовать пустоту внутри себя и взаимоотношения внутри своего склонного к переменам окружения, не было времени размышлять над странностями своего трещавшего по швам брака. Идти по следу кассетной записи было настолько интересно, что все остальное отошло на второй план.

Йельм собрался в Гётеборг и Мальме для встречи с тремя остальными владельцами записи Монка, к которой была в виде тысячедолларового бонуса приложена композиция «Risky». Хультин спокойно выслушал выводы Черстин о Родхольме и Пальмберге. Ни тот, ни другой не были убийцами, ни тот, ни другой не делали копий своей записи. Однако — и в этом они сходились во мнении — существует шанс, что кто-то из оставшихся троих покупателей мог сам быть убийцей; стойкое нежелание майора Родхольма копировать запись было, по всей вероятности, характерно для этого типа джазовых фанатов. Скорее всего существует не так уж много копий этой копии.

Черстин была готова сопровождать Йельма в поездке в юго-западную Швецию. Зная ее, Йельм понимал, что Черстин тоже думает только об одной версии, отметая все другое.

А потом позвонили из Даларё.

Йельм поднял трубку и торопливо сказал «алло». Чавес наблюдал за ним с другой стороны стола и видел, как красное пятно на левой щеке Йельма стало еще более заметным, потому что он внезапно побледнел.

За время разговора Йельм не произнес ничего, кроме того самого «алло». Только стал белее мела. Чавес подумал, что пятно на щеке похоже на пульсирующее сердце. Пытаясь вернуть телефонную трубку на место, Йельм дважды выронил ее.

Хорхе ждал.

— Силла ушла от меня, — тихо сказал Йельм.

Хорхе ничего не сказал. Положил ручку на стол.

— Она позвонила с дачи. Просит меня больше не приезжать туда этим летом. Ей нужно подумать.