Мистер Пип - [10]

Похоже, наши лица забавляли мистера Уоттса. Он вертел в ладони карандаш.

— Мы не прятались, Матильда, — сказал он. — Миссис Уоттс было не до утренней прогулки. Что до меня, я люблю в это время почитать, — вот и весь ответ.

— Будем ли мы иметь сегодня удовольствие видеть твою маму в классе, Матильда? — спросил он.

— Да, — ответила я, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком горестно.

Как оказалось, другая мама перепутала время и пришла в класс. Она была замужем за Уилсоном Масои, рыбаком, и их сын, Гилберт, приходил в школу только тогда, когда отец решал не брать его с собой на рыбалку. Она была большой женщиной. Она вошла в класс боком. Мальчик с большой лохматой головой, что сидел передо мной, и был Гилберт. Сегодня я могла смотреть через его голову, потому, что он лег на парту, пристыженный появлением в классе его матери.

Это не ускользнуло от внимания мистера Уоттса. Он посмотрел в сторону задних рядов класса, будто забыл там что-то.

— Гилберт. Ты не хотел бы представить классу свою маму?

Гилберт вздрогнул. Закусил щеку. Медленно поднялся. Ему удалось встать, но его подбородок не отрывался от груди, а глаза пытались протолкнуться сквозь веки. Мы слышали, как он пробормотал: «Это мама».

— Ну же, Гилберт, — сказал мистер Уоттс, — у мамы есть имя?

— Миссис Масои.

— Миссис Масои. Спасибо, Гилберт. Можешь сесть.

Мистер Уоттс что-то обсуждал с мамой Гилберта. Говоря с ней, он легко придерживал локоть миссис Масои. У нее была большая голова с черными ватными волосами. Она была босиком, а ее бесформенное белое платье было грязным. Когда они закончили свою приватную беседу, я услышала, как мистер Уоттс сказал: «Отлично». А нам объявил:

— Миссис Масои поделится с нами некоторыми кулинарными секретами.

Мама Гилберта повернулась к нам. Она закрыла глаза и заговорила:

— Чтобы убить осьминога, ткните его сверху в глаз. Когда готовите черепаху, сначала положите ее панцирем вниз.

Она посмотрела на мистера Уоттса, который кивнул ей продолжать. Она снова закрыла глаза.

— Чтобы убить свинью, надо, чтобы двое толстых дядюшек положили ей на горло доску.

После рецепта свиньи она открыла глаза и посмотрела на мистера Уоттса. Он попытался пошутить и спросил, насколько большими должны быть эти дядюшки. Миссис Масои ответила:

— Жирные. Жир — это хорошо. В тощих ни хрена хорошего.

Бедный Гилберт. Он дрожал и засовывал свою большую голову под парту прямо передо мной.

На следующее утро нас снова разбудили вертолеты. Мама склонилась надо мной, ее лицо было перекошено от паники. Она орала, чтобы я поторопилась. Я слышала крики людей на улице и хлест лопастей. Пыль и кусочки листьев влетали в открытое окно. Мама бросила мне одежду. Снаружи люди разбегались кто куда.

Я добежала до края кустарника, а мама толкала меня все глубже и глубже в гущу деревьев. Мы знали, что вертолеты приземлились, потому, что звук лопастей стал равномерным. В полумраке я видела потные лица. Мы старались слиться с тишиной деревьев. Некоторые стояли. Другие пригнулись; матери с малышами присели. Они всунули сиськи младенцам в рот, чтобы заткнуть их. Все молчали. Мы ждали и ждали. Мы сидели тихо. Пот ручьем лил с наших лиц. Мы ждали, пока не услышали, как вертолеты затарахтели, улетая вдаль. И даже тогда мы ждали до тех пор, пока не пришел папа Гилберта и не сказал, что все чисто. Мы медленно выбрались из джунглей и побрели к своим домам.

На поляне солнце изливало свой жар на наших мертвых животных. Куры и петухи лежали на раздутых боках. Их головы валялись повсюду в пыли и было трудно понять, где чья голова. Те же удары мачете, что снесли им головы, срубили столбики садов и веревки для белья.

Старый пес лежал с развороченным брюхом. Мы уставились на этого пса и думали о том случае, весть о котором папа Гилберта принес из мест, что выше по берегу, где шли бои. Теперь мы знали, как бы выглядел человек с распоротым животом. Больше не было нужды гадать. Видеть этого черного пса было все равно, что видеть ваших сестру или брата, или маму, или папу в таком же состоянии. Вы видели, каким неуважительным может быть солнце, и какими глупыми были пальмы, все так же тянувшиеся к морю и небу. Какой позор, что у деревьев нет совести. Они просто глазеют.

Папа Мейбл поднял пса, и пока держал его, окровавленного, в руках, кричал какому-то мальчику, чтобы тот помог затолкать внутренности туда, где они были. Они оба пошли в сторону джунглей и бросили собаку в заросли. Его звали Черныш.

Наша самая ценная собственность — коза — исчезла. Если бы ее зарубили, мы нашли бы ее внутренности. Мы проверили в джунглях. Одна или две обнадеживающие тропинки вели к водопаду или краю джунглей. Должно быть, краснокожие взяли ее с собой. Мы все решали, как они это смогли сделать.

Мы видели веревку, нет, две веревки — спереди и сзади — наброшенных на животное. Мы видели, как ее подняли в воздух. Мы видели ее огромные глаза, удивляющиеся верхушкам деревьев, которые она никогда не видела, вдруг оказавшимся внизу. Мы пытались представить, как это быть козой и чувствовать легкость, щекочущую копыта.

Блокада началась в первой половине 1990 года. Мы думали, что это было всего лишь делом времени, что мир придет нам на помощь. «Терпение» — это слово постоянно шептали. Но посмотрите, что случилось. Нас нашли не те люди.