Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений - [36]

«А, теперь понятно, почему муж на столько лет от нее сбежал!»

Имея в виду, что мистер Шекспир сбежал, чтоб даже голоса своей жены не слышать больше.

Подальше от моих рассказов.

От моих присловий.

Моих прибауток.

Моих побасенок.

Моих ворчливых назиданий.

Моей болтливой правоты.

Моего вечного голоса — ни умолкнуть не заставишь, ни вставишь слова поперек.

На все на это я тебе, Читатель, как и всем любезным моим читателям, скажу одно:

Да, но я была нужна мистеру Шекспиру.

Сперва была нужна, чтоб от меня сбежать. Потом была нужна, чтобы ко мне вернуться.

Мой муж ко мне вернулся в Стратфорд, не забудьте.

Как пристроился в Лондоне, уж после каждый год домой он приезжал, на свое деньрожденье, если, известно, мог.

Ну, а потом, в год 1611, в тот год, когда напечатали Библию короля Якова, в апреле, мистер Шекспир вернулся ко мне домой век вековать, и последние пять лет в своей жизни провел со мной, там, откуда начал.

Я была его Альфа и Омега, начало и конец[76], я была его мать, его жена, и я его в гроб уложила.

Со мной он рядышком родился.

Под боком у меня он ожил.

Читатель, у меня он на руках и помер.

Глава тридцатая Последняя

— Твои глаза, — он мне объявил, — совсем не солнце, нет[77].

— Вот спасибо! — говорю.

Это было утро того дня, когда я ушла из квартиры моего супруга в Лондоне, в том апреле 1594 года, давным-давно, а вспомнить, так будто бы вчера.

Я глядела на свое лицо в зеркале.

Что я там видела?

Как пергамен белые щеки я видела и, как кость слоновая, такой же белый лоб.

Волосы, как черная проволока[78].

Глаза — два шара смоляные[79], два глаза, черные, как траур, как вороново крыло.

Глядела я в это зеркало и что же видела?

Видела женщину с тяжелым, мрачным взглядом[80].

Мой супруг мистер Шекспир подошел сзади и встал у меня за плечом.

— Совсем не солнце, нет, — опять он повторяет, да так задумчиво, а сам грызет конфетку. — Ты должна понять, — он дальше говорил. — Я хочу польстить тебе правдой. Поэты, как ты сама мне часто поминаешь, все врут. Любят сравнения, за уши притянутые. А я на сей раз честен[81]. Ты стоишь правды, Анна.

Я сама себе улыбнулась.

Я улыбнулась врунишке в зеркале.

Сэр Ухмыл, он улыбнулся мне в ответ.

Как угостил меня этой своей особенной улыбкой: верхняя губа натянута и ямка маленькая сглажена — следок божественного пальца, каким, мамаша говорила, нас ангел-хранитель метит, когда мы появляемся на свет.

Красивая улыбка.

Да только мне ли улыбался мистер Шекспир, себе ли самому, кто ж его знает.

Когда котеночком была, моя Египтянка ну обожала играть со своим отраженьем в зеркале.

Я про это думала, когда сидела перед зеркалом и на себя глядела.

Кошки любят свое подобие, у них черта такая.

Но я-то, я была уж не котенок.

Я подкрасила свои бледные губы.

Потом нарумянила смертно бледные щеки.

Я сказала:

— По правде говоря, вид у меня изнеможденный, и что же удивительного.

Вид у меня такой и был.

И что же удивительного.

После такой недельки сладкой!

Потом я стала было чесать себе волосы, но мой супруг отобрал у меня щетку.

Мистер Шекспир сам стал чесать мне волосы.

С каждой длинной, темной прядкой он играл, и он крепко волосы натягивал, а сам в зеркало смотрел, на два на наши отраженья.

То быстро щеткой проведет, то медленно, то сильно, а то нежно, покуда волосы мои не засияли черным деревом при свете утра, которое уже вошло в чердачное окно.

— В старину, — мистер Шекспир сказал, — черное не считалось красивым.

— Что ж я поделаю, коли чернявой уродилась, — говорю.

— Черна, как ад, — говорит мистер Шекспир, а сам все чешет волосы мне, чешет. — Темна, как ночь[82].

— Ну вот, — говорю, — снова-здорово! Притянутые сравнения! Вранье поэтическое! Я женщина, не дьявол, сам небось прекрасно знаешь.

Я встала.

Ну, что скажете?

А вы бы что тут делали?

Пора было идти.

Пора восвояси, к своему житью, уж какое есть.

Долгие проводы — лишние слезы.

Какой в них толк.

Спустя лето по малину ходить.

И потому меня даже тоска взяла, когда мистер Шекспир в дверях закусил нижнюю губу и я поняла: сейчас будет обниматься.

— Не надо, не целуй, — я ему сказала, — краску смажешь.

Тут он расхохотался, мистер Шекспир, мой муж.

Запрокинул голову и расхохотался, а черных два эти обломка спереди у него торчат. И кажется, ему уж было наплевать, что я их вижу.

Дает мне свой гороховый плащ, поскольку дождь был.

— Оставь себе, — говорит. — По-моему, тебе он более к лицу.

Вот уж ничего подобного.

Но я беру, благодарю за доброту.

Шляпу надела и перчатки.

Он за овчинным кафтаном потянулся.

— Ничего, муженек, — я говорю. — Я и сама доберусь. А у тебя свои дела.

И он остался.

А я ушла.

И очень жалко.

Потому что на кровати этой, как я теперь подумаю, нам бы места и троим хватило.

Читатель, я рассказала тебе про своего супруга, мистера Вильяма Шекспира.

Всю правду рассказала, потому что любила я этого человека.

Вот и пришел конец моей повести почти, только одно словцо осталось досказать.

Уж когда самому ему пришел конец, уж напоследок горячка его трепала, вот-вот умереть ему у меня на руках, и тут мой муж одну фразу вставил между строками своей последней воли в завещании:

Жене моей отдаю мою вторую по качеству кровать.

Сусанна говорит, это оскорбление.