Миссионер - [35]

Хома протянул Аполлону ключ, затем повернулся и указал на небольшое здание за вишнёвыми деревьями, чуть дальше проходной:

– А вон контора. Завтра к восьми утра подходи прямо к директору. Я ему про тебя сказал. Ну, всё. Пока!.. Да, документы не забудь, возьми всё, что есть.

Хома оседлал велосипед, который под ним жалобно скрипнул, и закрутил педали, направляясь вниз по дороге, в сторону плотины.

Аполлон лежал на железной койке с пружинным матрацем и страдал. Он смутно помнил, как вслед за его воплем, тогда, в лесу, машина остановилась, из-за переднего борта возникло перепуганное лицо Бочонка, какие-то его вопросы, своё мычание вместо ответов. Всё заглушала адская боль, начинавшаяся между ног и отдававшаяся в самой глубине мозгов. До этого Аполлон знал два типа самой страшной боли: зубную и яичную – это, когда тебя стукнут по яйцам. Теперь он был более просвещённым в этом вопросе: знал ещё одну разновидность боли. Наверное, редко кому доводится её испытать. Зубы и яйца – известно каждому уважающему себя мужчине, но вот попадать в такой переплёт, чтобы тебя дёргали за член, да ещё к тому же предварительно укушенный, не каждому дано. Такое случается только в силу рокового стечения обстоятельств. И надо же было в фокусе этого, прямо сказать, паршивого, стечения оказаться именно ему, Аполлону Иванову!

Тогда, когда минут пять спустя после буквального членовредительства машина остановилась в Ломовке, вылезли из кабины женщины, слез с кузова его, Аполлона, ангел-мучитель, жизнь казалась какой-то гадостью. Аполлон видел и слышал, как Таня, уже спустившись на землю и отряхнув юбчонку, уничтожающепосмотрела на него и сначала ехидно протянула: "Аполло-о-он…", а затем презрительно бросила: "Козёл!", но ему было глубоко наплевать, что она там говорит, он даже не врубился тогда в смысл сказанного.

И вот теперь он лежал в комнате для приезжих и страдал.

Входную дверь от комнаты отделял небольшой коридорчик. Сама эта КДП представляла собой маленькое, с побеленными стенами, помещение, рядом с входной дверью в которое покоилась небольшая облупленная кирпичная печка. Печка вместе с системой дымохода, заключённого в кирпичную толстую стену, являлась как бы перегородкой, подразделявшей комнату на две части: прихожую-кухню и зал-спальню.

Обстановка этой КДП соответствовала назначению: что приезжим надо? – в прихожей-кухне: один стол, со стоящими на нём графином, стаканами и утюгом; три стула; в углу, на ещё одном стуле, бак с водой; рядом с баком к стене прибит умывальник; под ним видавшее виды замызганное ведро; над столом, на стене, зеркало и радио, играющее какую-то тоскливую музыку; в зале-спальне: три кровати и три тумбочки у изголовья каждой из них.

Настроение у Аполлона было прескверное. Чёрт его дёрнул согласиться на эту добровольную ссылку в Россию! Если дело и дальше пойдёт таким же образом, то недолго, наверное, ему осталось… И это ж надо так опозориться… Ему, от которого женщины всегда были без ума… Козёл он, козёл…

И вот с такими-то, прямо скажем, нерадостными мыслями, так ни разу не встав и не раздевшись, вконец измученный, Аполлон уснул ещё до темноты.

Проснулся он рано, хорошо выспавшийся и посвежевший. Только покалеченное место ныло и саднило. Но боль была уже не такой острой и нестерпимой. Терпеть можно было. Уже одно это прибавляло духу.

Аполлон встал, сделал гимнастику, разделся до трусов, сполоснулся под умывальником, в котором, к счастью, оказалась вода. Заглянул в трусы и ужаснулся: его красавец, его гордость, первоисточник самых сладких наслаждений имел весьма и весьма жалкий вид – распухший почти до габаритов батона варёной колбасы, с багрово-синими кровоподтёками вперемешку с сетью ссадин, царапин и даже трещин. На ближайшее время он был окончательно выведен из строя, мог служить лишь шлангом для выпускания мочи из организма. Как раз это-то и не мешало бы сделать…

Аполлон оделся со всеми предосторожностями, надел очки и вышел наружу.

Перед домом, который теперь на неизвестное время становился его родным домом, был небольшой палисадник, где виднелись яркие головки цветов вперемешку с бурьяном и крапивой.

Утро выдалось чудесное – тепло, солнечно. Настроение у Аполлона улучшилось. Выйдя на безлюдную в такой ранний час улицу, он увидел приближающуюся старушку с коромыслом на плече.

– Доброе утро. Вы не подскажете, где здесь туалет?

Старушка посмотрела на него с любопытством, смешанным с удивлением.

– А вон там, за домами должон быть, – она указала куда-то за спину Аполлона.

Аполлон обогнул палисадник. За его домиком был ещё один дом, побольше и подобротней, с полутораметровым забором перед ним. Невдалеке виднелся ещё один дом, ещё больший, без всяких заборов и палисадников. Ничего похожего на туалет поблизости не было видно.

На крыльцо соседнего дома вышел, кто бы вы думали? Перепелиное Яечко в трусах и в майке.

– ЗдорСво, Американец – широко заулыбался он, глядя на уже пританцовывающего Аполлона. – Выходит, мы с тобой теперь соседи. Ну, как устроился?

Обрадованный Аполлон вприпрыжку поспешил к нему и ответил вопросом на вопрос:

– Привет. Слушай, где здесь у вас туалет?