Мишень - [68]

— Что бы это значило, Эмилия?

— Ой да ладно, пап, ты ж не думаешь, что я малолетняя дурочка? Может, я слепая, глухая, бесчувственная? Не угадал. Что бы ни происходило между тобой и Авироной…

— Что бы ни происходило между мной и Авироной, тебя это интересовать не должно. Тебя вообще не должно интересовать происходящее за дверью моей спальни.

— Ну вот, теперь и томик Роберта Бернса, который лежит у тебя на подоконнике, взять нельзя? Он меня интересует.

Я открыл полученное от таксиста сообщение — он уведомлял о том, что ждет возле дома — и вернул аппарат в карман брюк.

— Поговорим, когда я вернусь, детка.

— Ладно, извини, пап. Но меня раздражает упоминание о Киллиане. И мне не за что просить прощения.

— А меня раздражает упоминание об Авироне. — И мысль о том, что придется ее увидеть на приеме, тоже. Хотя не уверен, что это следует называть раздражением. — Милая, прошу тебя… послушай. Когда закончится эта беготня, мы отправимся в путешествие. Ты сама выберешь маршрут, я куплю билеты. Уедем на пару недель. Мы побудем вдвоем и поговорим обо всем. Мы давно не путешествовали вместе.

Эмили кивнула со вздохом, и я погладил ее по щеке.

— Куда ты хочешь поехать? В тропики? В Штаты? В Австралию? В Тибет? В Россию? Может быть, в Индию или в Таиланд?

— Я хочу во Флоренцию. Посмотреть на нашу прежнюю виллу. Помнишь тот балкон, на котором мы сидели по вечерам, и ты рассказывал мне про звезды?

— Да.

— Я хочу, чтобы ты рассказал про маму.

Прежде чем я успел произнести хотя бы звук, Эмили обняла меня и уткнулась носом в мягкую ткань пальто.

— Так нельзя, пап. Мы будем ссориться каждый день, и так — пока не умрем. У нас не должно быть друг от друга секретов. Мы ругаемся только потому, что кто-то что-то недоговаривает!

— Ты права, детка. — Я взъерошил ей волосы. — Хорошо. Мы поедем во Флоренцию, и я расскажу про маму.

— И про Авирону.

— Да.

— И про остальных.

— Так уж и быть.

— Ого! Похоже, придется отправиться в кругосветное путешествие, разговоров хватит на несколько месяцев!

Я легко щелкнул ее по носу, и Эмили, вывернувшись, звонко рассмеялась.

— Мой папа — суровый и крутой служитель культа Равновесия, — начала она, подходя к зеркалу и беря костяной гребень. — Он сделал головокружительную карьеру, но вот беда — в личной жизни ему не везет. Каждый раз попадаются неправильные женщины. Нет счастья ни в одном из миров. Полный отстой.

— Нет, детка. Женщины мне попадаются правильные. Просто им попадается неправильный мужчина в моем лице.

— Ой, брось. Ты не знаешь моего папу. Да нет ни одной женщины в Ордене, которая не пришла бы к нему с полными мольбы глазами! — Эмили провела гребнем по волосам. — Ну и что, что они умоляли о помощи с переводами с темного языка?

Заскучавший таксист пару раз просигналил, и я, решив, что такими темпами он поднимет на уши весь район, взял отложенные перчатки.

— Пойми меня правильно, детка. Если я не рассказываю тебе чего-то, этому есть причина. Прозвучит глупо, но в данном случае я не хочу подавать плохой пример.

— Ой ладно, пап. Мы оба знаем, что женщины — коварные и расчетливые стервы, которым нужны только деньги и украшения, а мужчины — пустоголовые идиоты, которым нужен только секс. Может, ну его, это закрытие недели моды? Давай устроим вечер сыра и вина. Мы будем делиться трагическими историями, плакать и обниматься каждые пять минут.

— Я должен там присутствовать. Но вечер сыра и вина — это отличная идея. По возвращении жду накрытый стол и растопленный камин.

Эмили отложила гребень и, достав из кармана джинсов шелковую ленту, начала заплетать волосы в косу.

— Намек понят, придется ехать в «Полную корзину» за сыром и вином. Когда мы купим машину? Такси надоели до чертиков. Я даже марку и модель могу выбрать.

— Обеими руками «за».

— Класс! Я знала, что ты согласишься. «Мазерати» подойдет?

* * *

— Доктор Дойл! Вы, как всегда, без спутницы. Но это ничего, когда-нибудь одна из здешних красавиц растопит ваше ледяное сердце, уж будьте уверены.

Оливия Сандерс вручила мне бокал с шампанским, взяла под локоть и повела к гостям. Пока здешняя толпа наслаждалась полуголыми манекенщицами на торжественном дефиле, мы с таксистом наслаждались гигантской пробкой, которую из самых лучших побуждений образовали снегоуборочные машины, и обсуждали необходимость реформы политической системы Треверберга. Точнее, говорил водитель, а я поддакивал, мысленно умоляя всех известных мне богов о милосердии. И они были милосердны. В конце-то концов, мы простояли в пробке всего-то полтора часа — сущие мелочи для здешних дорог, особенно в вечерний час.

— Как поживают ваши путевые заметки? — осведомилась Оливия. — Надеюсь, вы уже закончили черновик?

— Да, мисс Сандерс. Остались только правки. Вы уверены, что…

— Опять вы за свое. Да откуда в вас столько упрямства?! Сначала вы говорили, что никогда не писали художественную прозу, и мне не понравится ваш слог. Он тяжеловат, но не более. В конце-то концов, для поэтов это простительно, у них особая подача, и нельзя забывать об авторском почерке. Потом вы говорили, что все это не сложится в историю, но сложилось. Потом сказали, что можете не успеть подготовить рисунки, но успели. И больше я ничего не хочу слушать. Мне нужна готовая рукопись. Это все.