Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии - [26]

— Да, нет, наверное, — буркнул Фуко. — Башляр, вероятно, никогда не смотрел на камин и не слушал, как вода струится вниз по горному склону. Для него это все было мечтой. Он жил очень аскетично в тесной двухкомнатной квартире вместе со своей сестрой.

— Я читал где-то, что он был гурманом и якобы бродил каждый день по уличным рынкам в поисках свежайших продуктов для своего обеда.

— Ну, он, без сомнения, все покупал на рынках, — ответил Фуко раздраженно, — однако его меню напоминало его образ жизни. Он жил очень просто и существовал в своих мечтах.

— Вы покупаете себе продукты на уличных рынках Парижа? — спросил его Джейк.

— Нет, — рассмеялся Фуко. — Я хожу в супермаркет, расположенный на одной улице с моим домом.

Он заметил номер «Нэшнл джиогрэ́фик» рядом и спросил:

— Как, по-вашему, это хороший журнал?

Мы все подтвердили это. Потом ему на глаза попалась газета с материалами о событиях в Ливане и Израиле на первой полосе, и он сообщил, что внимательно следит за происходящим там.

— Я очень симпатизирую Израилю. Я видел, сколь невероятно страдали евреи во время Второй мировой войны. Они должны выжить.

— Вы регулярно читаете газеты? — поинтересовался Джейк.

— Да, я читаю «Монд» каждый день, — ответил Фуко.

Джейк рассказал ему, что, хотя он сам очень внимательно следил за политическими событиями и когда-то принимал участие в движении против войны во Вьетнаме, сейчас в его голове царил хаос.

— В молодости это в порядке вещей, — ответил Фуко. — Если вы не пытаетесь разобраться во всем как следует, такого не происходит. Это хороший знак. В молодости со мной была та же история.

— Стоит ли мне рисковать собственной жизнью? — продолжил Джейк.

— Само собой! Не бойтесь пойти на риск.

— Но мне нужны решения.

— Нет никаких готовых решений.

— Тогда, по крайней мере, какие-то ответы.

— Нет никаких готовых ответов!

После разговора с Джейком Фуко присоединился к Дэвиду, который сидел у камина в гостиной своей лачуги. Пока они знакомились ближе, остальные разбрелись по окружающему лесу в поисках грибов и хвороста.

На крыльце

Спустя какое-то время обитатели Медвежьего каньона снова собрались на крыльце поговорить с Фуко. Джим, философ-плотник, принялся с энтузиазмом разглагольствовать о французском мыслителе Мерло-Понти. Фуко признался рьяно, что сей ученый муж принадлежал к его главным учителям.

— Фактически, — продолжил он, — Мерло-Понти оказал на мое поколение гораздо большее влияние, чем Сартр. Это был беспристрастный ученый, которым мы все могли восхищаться. Он обладал огромной эрудицией и совмещал научную и преподавательскую деятельность с занятием реальной политикой. Он разоблачал сталинизм и рекомендовал нам искать новое понимание Маркса.

— Вы согласны с его идеей «культурного осадка»? — поинтересовался Джим.

— Я бы сформулировал ее следующим образом, — сказал Фуко. — У нас нет личного дискурса, но мы рождаемся в дискурсе.

— Следовательно, нам требуется слушать других, чтобы понять себя, — сказал Джим.

— Да, точно, — подтвердил Фуко.

— Как вы сравнили бы его с Сартром? — спросил Крис.

— Ну, Сартр — последний из пророков и гораздо более труден для понимания, чем Мерло-Понти.

— Вы читали «Критику диалектического разума» Сартра? — поинтересовался Крис.

— Я рассказывал кому-то на вечеринке Майкла и Симеона, что осилил как-то первую главу дважды, но так и не смог продвинуться дальше. Проблема с Сартром в том, что он так никогда и не познакомился с новыми знаниями, полученными историками двадцатого столетия. Он был убежденным марксистом и так и застрял на этом. Как результат — довольно плохо разбирался в истории. И его исторический анализ не может нас ничему научить.

— Вы согласны, что Фернан Бродель — величайший историк двадцатого столетия? — спросил Джим.

— Да, я тоже так считаю, — ответил Фуко.

— А вы не думаете, что экзистенциализм выродился сегодня, превратившись в некое подобие гедонизма, одержимость собственным жизненным опытом в ущерб работе и учебе и собственным мнением? — поинтересовался наш волосатый байкер Джейк громко.

— Да, — согласился с ним Фуко. — Мы забыли, что такое пахать не покладая рук, а с экзистенциализмом необходимо бороться, исходя из этого, помимо прочего.

— А что вы скажете о Грамши? — включился в разговор Кал.

— Он был гораздо более важен для меня в мои молодые годы, когда я являлся членом коммунистической партии, — ответил Фуко. — Грамши узаконил инакомыслие в компартии в те времена, когда каждого заставляли обозначать занимаемую позицию. В любом случае мы можем считать его диссидентом в рамках марксистской парадигмы. И его творческое наследие само по себе достаточно важно, особенно в качестве прецедента. В пятидесятые среди марксистов повсеместно развернулись горячие дебаты о Сталине. Грамши помог нам разобраться с этой сложной ситуацией. Он, скажем так, открыл дорогу для инакомыслия.

Кал спросил Фуко, считает ли он, что Маркс действительно отличал инфраструктуру от надстройки.

Фуко ответил ему:

— Создавая свои книги, Маркс меньше всего думал о них как о научных трудах, он хотел, чтобы они стали руководством к действию, помогли начать диалог с рабочими. Поэтому мы не должны обращаться с ними как с обычными текстами. Нужен ли нам на самом деле популяризатор вроде Альтюссера, чтобы рассказать, о чем в действительности говорил Маркс? Альтюссер очень умный человек, но то, что он говорит о Марксе, это не Маркс. Термины «сущность» и «диалектика» гегелевские; инфраструктура и надстройка разные.