Миры... - [18]

В привокзальный полицейский участок сегодня поступила жалоба о краже у прибывшего пассажира поезда «Москва — Новороссийск» двух чемоданов. Пострадавший указал в заявлении, что в тот момент, когда он покупал сигареты в ларьке на перроне вокзала, поблизости ошивался бородатый нищий с миской для подаяния. То ли цыган в серьгах, то ли кришнаит без определённого места жительства. Очень подозрительный. Он-то, небось, и стянул его имущество.

Скорее всего, рассудили в участке, «подвертел углы», то бишь — украл чемоданы, известный байданщик, ранее сидевший Василий-Цепной. Он частенько с мечтательным видом ошивается здесь на «бровчике», то бишь — на вокзальном перроне. Но полицейским было недосуг разбираться. Где он сейчас, Цепной, ищи-свищи его! Небось, и от «углов» давно избавился, где-то «заханырив хабар». А Гоша вот он и — при серьгах, как показал терпило-потерпевший в «заяве». Хотя и без «углов». Но это уже не имеет значения.

— Гад кришнаитский, ты чемоданы «сбанчил»? Куда заханырил? — орал Костяныч, метеля его ногами. — Где твой подельник? Куда «углы» дел? Говори! — Бил жестоко.

Полицейский Костяныч не считал бомжей за людей:

«Хуже насекомых, мля! Для чего на свете живут? Только атмосферу портят. Никакой пользы от них человечеству, одни проблемы».

И всячески помогал избавить мир от ненужного балласта, считая себя санитаром этого леса — привокзальной территории.

На Гоше Костяныч срывал зло на весь этот сброд, портящий ему статистику правонарушений. Ведь сегодня последний день месяца, значит отчёт из-за этих чемоданов испорчен. А это премия.

«Что-то он сегодня слишком раздухарился, — недоумевал напарник Костяныча, получивший от вокзальной братвы кличку Хрюша — за уютную полноту и относительное добродушие. Он отлично знал — впрочем, как и сам Костяныч — что безобидный Гоша не причём. Не «банчил» он и «на атасе» не стоял — не по нему, полусумасшедшему мечтателю о заморском кришне, эта бодяга с чемоданами. — Не ровен час, «ласты склеит». Жалко. Человек, всё же, не собака. Хотя и собаку жалко», — думал Хрюша, чисто для протокола, махая над Гошей дубинкой.

И тут произошло нечто странное: дубинка Хрюши прошла сквозь то место, куда он ударил. И где только что была многострадальная спина Гоши. Они с Костянычем, пыхтя, замерли возле... пустого места.

«Как свят дух испарился, — удивился Хрюша. — И мне, что ль, в кришнаиты податься? Как он исчез из-под рук или, скорее — ног Костяныча? От него ведь фиг сбежишь».

— Чо за фигня?! — зло вскричал Костяныч, оглядываясь. — Куда делась эта мразь?!

— Растаял, кришна! Во, чудеса! — удивлённо отозвался его напарник.

— Он чо, сахар? А я — кипяток? Ты его упустил?

— Я? Ни боже мой! Да ты не боись, найдём! Куда он денется с подводной лодки? На вот, надень! — сказал Хрюша, поднимая фуражку Костяныча и протягивая ему.

— Мля! — вскричал Костяныч, отталкивая его руку. — Найду — убью!

И, выскочив из участка, ринулся на поиски исчезнувшего подозреваемого, расталкивая возмущённых пассажиров. Хрюша с фуражкой в руках побежал вслед.

Но Гоша был уже очень далеко.

* * *

— Да пребудет с тобой свет! — поприветствовал Юрий Гошу, входящего в лесную избушку, где они с ним беседовали этой весной. — Ты сюда с боями пробивался, — кивнул он на следы побоев и порванную одежду Гоши.

— Да пребудет с тобой любовь! Я не участвую в битвах майи, — ответил тот, усаживаясь на топчан. — Но ты отвлёк меня от постижения самадхи. Что случи... Хотя я и так знаю — опять проблема выхода из пифоса?

— Типа того. Прости, что прервал твою учёбу, — улыбнулся Юрий, поворошив в печи горящие угли и подкидывая дров. На плите посвистывал закипающий чайник. — Но мне казалось, что ты уже и так академик.

— Ты всё ещё любишь развешивать ярлыки? — усмехнулся Гоша. — Что значит это звание вне майи?

— Тогда зачем это? — указал Юрий на его синяки и сел за деревянный самодельный стол. — Ведь ты бы мог... сменить картинку майи.

— Учусь любви, — сказал Гоша. — Ускоренный курс.

— Что такое любовь в твоём понимании?

— Милосердие. То есть — милость сердца.

Он сидел, пряча глаза за завесой спутанных волос. Так, наверное, удобнее витать в загадочных мыслях шайвы — Шайвачариара, сидха, гуру — от которых его не могло отвлечь ничто. Даже вопросы Юрия или пинки Костяныча.

— А как с милосердием у других?

— Пока учатся в школе справедливости. Это первый шаг к совершенству.

— И это называется справедливость? — указал Юрий на синяк, который наливался на щеке Гоши.

— Да. Сколько нас, отдельных миров, столько и справедливостей.

— А для тебя это что?

— Для меня справедливости вообще не существует. Нет меры — нет сравнения, нет обид — нет и желания отомстить. Добавить или отнять надо, когда чего-то не хватает. Мне хватает всего.

— И Костяныч этому учится? Он достигнет совершенства?

— Все достигнут..

— И ты на него не обижаешься?

— Один мудрец сказал людям, услышав, как они осуждают злого человека: «Не осуждайте. Вы не знаете всю его историю».

— И какова вся история Костяныча?

— О, она забавна, — улыбнулся Гоша.

— Расскажи!

— В прошлой жизни он был калекой. И это была плата за то, что когда-то он оставил без помощи своего калеку-отца, пострадавшего на войне. Поэтому он сам родился калекой. Его никто не любил и над его уродством издевались даже дети. Поэтому он больше всего мечтал о том, чтобы получить власти над людьми и отомстить им. И в этой жизни он стал полицейским Костянычем.