Мировая революция. Воспоминания - [99]

С самого начала я следил внимательно за развертыванием действующих войск, их стратегией и тактикой и пришел к заключению, что французы своей стратегией и тактикой превосходят немцев. Сначала я опасался, что преимущество будет на немецкой стороне; но развитие войны меня убедило, что пруссаки, именно вследствие своего пруссачества, т. е. внешнего порядка и механизма, слабее французов в военном отношении. Прусский абсолютизм, а в последнее время влияние императора вредили войску; оно окостенело, бюрократически надеялось на свою организацию, на количественный перевес, на некоторые свои преимущества, как, например, скорое перебрасывание войск по хорошо проложенным в стратегическом отношении железным дорогам и т. д. Французскому войску была на пользу республика и большая свобода, проникающая также и в армию и дающая место критике. Не оправдалась и немецкая тактика, полагающаяся на сомкнутые фалангой ряды и обход неприятеля; французы действительно оперировали с более короткими рядами, расставленными друг за другом с промежутками. Немцы были и в военном отношении централистами и абсолютистами, а французы индивидуалистами и республиканцами. Французы во время войны сами называли свою тактику «le système D», т. е. «se débrouiller» (самому найтись), французский солдат умел, как индивидуалист, выбраться из каждого положения.

Стратегический план Шлиффена, как я часто слышал от французских и немецких специалистов, был хорош, но не годился для мировой войны; быть может, это случилось потому, что Мольтке его неудачно изменил (он слишком растянул западную армию, почти до Швейцарии, тогда как Шлиффен хотел лишь до Страсбурга), или, быть может, из-за того, что он превратился в бюрократическую схему; я склоняюсь к этой второй альтернативе.

Я хотел ориентироваться при помощи военных специалистов в шлиффеновском и в двухфронтовом планах уже по той причине, что географическое положение и границы нашего будущего государства отсылали к аналогии с Германией. Меня интересовало то, что у немецкого верховного командования уже в более раннюю эпоху были колебания и несогласия. Дело касалось того, против кого из неприятелей в двухфронтовой войне поставить главную военную силу – против Франции или против России? При этом немцы руководствовались наставлениями своего главного военного учителя Клаузевица, который советовал нападать всегда на наиболее сильное место. Кто в таком случае был сильнее, русские или французы? Мольтке-старший в позднейшее время хотел прежде броситься со всей силой на Россию, а на западе быть в оборонительном положении; это соответствовало политическому положению – Англия тогда была настроена против России (план Мольтке был разработан детально в восьмидесятых годах). С Мольтке были согласны Бисмарк и Вальдерзе, начальники Генерального штаба после Мольтке. У Шлиффена (занял место после Вальдерзе в 1891 г.) было нелегкое положение, ибо он выступал против авторитета Мольтке и склонялся к взгляду, что главный удар должен быть направлен против Франции; Австрия должна была ударить на Россию. Главный штаб с императором решились на главный удар против Франции; по некоторым сведениям, план Шлиффена идет, собственно, от императора Вильгельма.

В 1914 г. политическая ситуация значительно изменилась: Англия шла с Россией и Францией, а к Англии присоединились Италия и Америка. Силы и их распределение были иные, чем при старшем Мольтке. Оккупация Бельгии вела также к тактическим изменениям, с которыми не были хорошо согласованы главные пункты Шлиффена. Мольтке-младший принял для войны 1914 г. план Шлиффена, но после битвы у Марны противился ему и возвращался к плану своего дяди Мольтке-старшего. Но для этого уже было поздно, и это доказывает лишь, как немецкое командование было дезориентировано. До известной степени дела пошли по плану Мольтке-старшего, т. к. на востоке немцы победили русских и вели наступательную войну, а во Франции они были осуждены к позиционной войне, то есть собственно к обороне. Французы органически приспособили свою тактику к меньшему количеству войск, в то время, как немцы слишком полагались на свое традиционное количественное превосходство. Когда против них рядом с французами выступили остальные союзники, они не сумели вовремя изменить план и тактику; при начале последнего наступления в 1918 г. у них был количественный перевес или, по крайней мере равновесие. Немцам недоставало живости и изобретательности на фронте, они поражали подробностями (например, дальнобойными орудиями) – хорошие, честные генералы, но ни в коем случае не военачальники; с этим связана неспособность к единому, большому начинанию, самообман при помощи маленьких частичных действий и успехов. Особенно для меня было загадкой, почему немцы так усиленно и упорно хотели взять Верден – если бы они в 1916 г. (во время Штюрмера!) перебросили большую часть войска в Россию!

Быть может, военачальники в этой войне – и не только у немцев – не выявили и не могли выявить себя. Впервые война была, в настоящем смысле слова, войной масс, целых народов, демократической войной, если можно вообще употребить это слово в такой связи. Военный демократизм, кажется, проявляет себя в том, что в огромной армии решает не один, а несколько военачальников; вся война и отдельные битвы выигрываются благодаря соответствующей координации отдельных самостоятельных армий. Уже Вольтер отметил, что теперь нельзя совершить ничего великого с величайшими армиями: военная сила удерживается в равновесии, а потому из такой войны проистекает лишь народное бедствие. О мировой войне это можно сказать в значительной мере.