Мировая революция. Воспоминания - [97]

Я совершенно не жалею о своих выступлениях против Краледворской и Зеленогорской рукописей, как и обо всей своей деятельности как критика, хотя в воспоминаниях мне иногда бывают неприятны ошибки, которые я сделал.

Мои противники под предлогом, что отечество и национальное сознание находятся в опасности, жаловались на мой рационализм, хотя я был принципиально против одностороннего рационализма, забывающего о чувстве и воле и их психологическом и этическом значении. Конечно, я не признавал каждое чувство. До чего дошло тогдашнее Пошехонье, видно из того, что я должен был доказывать перед судом, что мой труд о самоубийстве не проповедует самоубийства! И т. д.

В политике я наблюдал и изучал людей так, как критиковал и изучал характеры в современной поэзии, в романе. Для политической организации необходимо знать людей, выбирать их и давать им задания. Скоро я усвоил себе такое прямо монографическое наблюдение людей, с которыми я встречался и которые стояли на первом плане общественной жизни. Я собирал всевозможные факты о своих друзьях и противниках; отыскивал биографические и иные сведения обо всех политически деятельных людях. Прежде чем я вошел в сношения с политиками и государственными деятелями, я прочел их труды или речи и ознакомился с ними всевозможным образом. Эта особенность проявлялась у меня с самого детства; около четырнадцати лет, когда я должен был стать учителем, мне в руки попалась физиогномика Лафатера; я читал ее с огромным интересом, понимая ее значение для учителя. От этого у меня, по всей вероятности, осталось постоянное изучение людей. И себя!

Скоро после переезда в Прагу я начал принимать участие в политике и пришел в сношение со всеми нашими руководителями. Первоначальная депутатская деятельность в парламенте и в Сейме (1891–1893) мне нравилась, но не удовлетворяла меня; меня душила партийность, партийная узость, церковность малых партий и партиек. Главным же образом я чувствовал необходимость достичь большего политического образования и найти сотрудников; я еще не был зрелым. Для меня была важна не только политика в парламенте, но политика в более широком смысле: политика культурная, политика, как я говорил, неполитическая и, конечно, публицистика. Поэтому после первого пребывания в парламенте я погрузился в изучение нашего возрождения, в изучение Добровского, Коллара, Палацкого, Гавличка и современников. Я искал поучения для дальнейшего развития нашего народа, поучения относительно наших целей и нашей главной работы в дальнейшем.

Чешский вопрос я всегда понимал как мировой вопрос; из этого проистекало постоянное сравнение нашей истории с историей целой Австрии и Европы вообще; единой целью всей моей публицистической работы и всех произведений было, так сказать, вчленить наш народ в организм мировой истории и политики. Благодаря тому, что мы жили под фирмой Австрии, Европа о нас мало знала. Отсюда – мои постоянные путешествия по Европе и Америке, изучение главных культурных земель, их истории, философии и литературы. Я знал по личным путешествиям и наблюдениям Австрию, Германию, Америку, Англию, Россию и Балканы, Италию; во Францию я не ездил потому, что с гимназических лет я изучал ее язык и культуру и внимательно следил за ее развитием. Это знание света пригодилось мне во время войны; в такой же мере и знание языков, благодаря которому я мог иметь непосредственное сношение с людьми.

Во второй период своей депутатской деятельности (с 1907 г.) я изучал прилежно Австрию и всю ее структуру. Я собирал в Вене и всюду все, что касалось императора, целого двора и всего габсбургского рода; Франца-Фердинанда, Фридриха и др. я наблюдал во всех подробностях. Я всегда бывал на заседаниях парламента, но часто читал там политические книги и особенно мемуары. По обязанности депутата я вникал в государственный аппарат и наблюдал этот управляющий механизм. Я занимался также усиленно наблюдениями и изучением армии; припоминаю, например, как я разыскивал в Вене биографические данные о Конраде фон Герцендорфе, когда о нем начали говорить; не раз у нас были о нем с Махаром разговоры, скорее даже споры, потому что я его не ставил так высоко, как мой друг. У меня в войске было несколько знакомых и друзей, которые прошли венскую военную школу и могли осветить мне все устройство австрийской армии, особенно же высший командный состав. Я был хорошо осведомлен о военных австрийских планах.

Зачем я все это делал? Мыслящие люди могли это понять по моему постоянному интересу к проблеме революции; отсюда и мои рассуждения об историческом и естественном праве в связи с вопросом об основе истинной демократии. Из этого у меня произошел конфликт с правящей партией по поводу тактики; то же самое было и с нашими радикалами. Я, конечно, не мог им сказать, почему меня так занимает, собственно, даже беспокоит вопрос революции; я ожидал, что настанут такие условия, при которых я буду принужден разрешить этот вопрос практически; признаюсь, я желал, чтобы эта чаша миновала меня. Быть может, я был несправедлив к радикалам в вопросе об Омладине; это было начало, первые попытки, которые имели, бесспорно, воспитательное влияние. Я расходился и теперь расхожусь принципиально с радикализмом: из наблюдения современной истории, из изучения прошлого опытный человек, мыслящий политически и исторически, извлекает для себя политическую программу, которую последовательно осуществляет. Коротко говоря, политик, государственный деятель идет своим путем, осуществялет свою идею – радикалы бывают часто слепы так же, как и реакционеры, одни и другие делают как раз обратное тому, что делает их противник, живут на счет совести своего противника. По этой же причине я отвергаю так называемую золотую середину, бессмысленную политику и тактику болтания от стены к стене.