Мировая революция. Воспоминания - [130]

С теоретической точки зрения при государственно-правовой критике нашей революции будет важно более точное определение исторических и естественных прав; на те и другие мы ссылались еще во время войны, как у себя на родине, так и за границей. Не могу не припомнить здесь своей довоенной еще литературной борьбы из-за естественных и исторических прав. Я тогда стремился, в связи с развитием философии права, гармонически согласовать исторические и естественно-правовые воззрения. Моим личным двигателем в этих спорах была постоянная мысль о Словакии. Отсюда же проистекали мои тогдашние усилия определить отношения государства к национальности, а также значение языка в государственной администрации. Я уже обратил внимание, что программное поведение некоторых наших политиков на родине не считалось со Словакией; я лично, уезжая из Праги, твердо решился работать для присоединения Словакии. Я был всегда за естественные права наряду с правами историческими, которые мне не нравились в обычной у нас формулировке из-за своего немецки реакционного характера. Я обращал внимание на различие правовых взглядов Запада и Германии. Мои оппоненты, защищавшие против меня исторические права (хотя и я их признавал), находились слишком под немецким влиянием.

Я знаю о попытках современной философии права и государства обойтись без естественного и исторического права: в действительности же дело идет все о тех же категориях, а в новых попытках чувствуется несомненный элемент естественного права, заключающийся в определении основы права в связи со все возрастающей во всех областях культурной жизни интернациональностью, так и в области права находят применение гуманитарные идеи и стремления. Возникновение нашей республики дает теоретикам достаточно интересного материала.

Эти размышления требуют объяснений об участии России и славян вообще в вопросе о нашей независимости.

Я уже изложил, как и почему в самом начале войны я отвергал взгляд, что война является борьбой славян с германцами; кроме того я последовательно сопротивлялся с самого начала тому, чтобы мы соединили свою судьбу односторонне или даже исключительно с русской политикой того времени. Это проистекало не из недружелюбия к России и русскому народу, но из осведомленности о его слабых сторонах, неподготовленности к войне, общем несовершенстве и невозможности дальнейшего существования старого царского режима. Но всегда и постоянно я рассчитывал на помощь России и старался добиться этой помощи; поэтому я уже в 1914 г., еще будучи в Праге, завязал сношения с Петроградом, а будучи за границей, всегда последовательно вел переговоры с русскими посольствами, как только видел в этом смысл.

С самого начала я работал с сербскими посольствами и официальными представителями, а также и со славянскими зарубежными политиками, особенно же с югославянскими и польскими. Поскольку это было возможно, мы делали совместную политику.

Но для славянской и русской политики были значительные затруднения; не только болгары были против России и союзников, но и поляки, украинцы и даже белорусы шли против России. Когда из-за поражений и несчастного режима Россия подломилась внутри, то она перестала иметь непосредственное и решающее влияние в Европе.

В начале войны царь высказал несколько раз свои симпатии славянам и нашему народу, то же сделали и некоторые официальные представители России. Однако эти выражения симпатий не проистекали из определенного политического и военного плана, как это заметно по неопределенности заявлений и по тому, что царское правительство не сделало ни одного обязывающего официального заявления. В этом заключается разница между Россией и Западом: западные союзники доказывали свои симпатии официальными заявлениями своих ответственных правительств (министров), а позднее и обязывающими договорами с Национальным советом; от царской России мы получили лишь несколько обещаний, собственно говоря, лишь выражение симпатии, главным образом – самого царя, но ни одного официального заявления и правительственного договора. Киевские чехи добивались по крайней мере заявления верховного главнокомандующего, но не добились этого. Его манифест к чехам является, как уже было сказано, подделкой.

Лишь после революции Милюков, как министр иностранных дел, обратился к нам, и при его помощи удалось уничтожить правительственный «национальный совет» и добиться формирования войск; но правила этой формировки были односторонние и не являлись результатом обоюдного соглашения. Лишь окончательное одобрение генерала Духонина было результатом обоюдного соглашения, но уже тогда и правительство Керенского было без мощи и авторитета.

Большинство наших людей, как в России, так и дома, охотно принимали первые русские заявления; особенно обращения царя придали силы нашим людям в России и у нас дома. За это мы должны быть благодарны. Однако мне кажется правдоподобным, что царь по слабости сам же нарушил свои обещания. Я это уже в достаточной мере объяснил.

На западе царские заявления не производили почти никакого впечатления, несмотря на то что там еще опасались панславизма и панрусизма: это происходило вследствие несовершенства русской пропаганды на Западе.