Мировая революция. Воспоминания - [126]

Во всяком случае, важно констатировать, как и когда было решено дома и за границей принять республиканскую форму правления. Само собой разумеется, что вопрос о форме государства совершенно независим от вопроса о возникновении государства; закон 28 октября оставляет вопрос о форме государства in suspendo.

Я уже приводил, как я излагал за границей союзникам о мыслях в этом направлении наших партий, о том, что большая часть нашего народа настроена монархически, т. е. роялистически; так я говорил в 1914 и 1915 гг. В своем меморандуме, поданном французскому правительству и союзникам в феврале 1916 г., я уже официально высказался за республику. Но окончательно и торжественно я объявил республику в Вашингтонской декларации, принятой в Женеве и в Праге. Русская революция у нас, как и в других государствах, влекла решительное обращение умов к республике; впервые открыто было высказано это желание на собраниях, организованных Социалистическим советом 14 октября 1918 г. в Праге, а также во многих городах и местечках в провинции (д-р Рашин утвержает в своей книжке «Мафия», что это провозглашение произошло в Праге не как следствие военных репрессий, но вследствие распространения прокламаций среди народа).

О взглядах Национального комитета, т. е. его влиятельных членов, и о том, как они проявлялись, нет никаких сведений. Судя по письменному сообщению Ламмаша, д-р Крамарж заявил во время своего путешествия в Женеву (22 октября), что лично он роялист, но что большинство республиканцы. Этот роялизм не был, однако, государственным (габсбургским); в Женеве д-р Крамарж, как и все члены делегации, был против Австрии и Габсбургов, но он высказывался, однако, еще за монархию и за русскую династию. В это время д-р Крамарж был председателем Национального комитета, а благодаря этому его взгляд имел значение для некоторых членов его партии, а быть может, и влиял на них. Но под впечатлением сообщения Бенеша о заграничной ситуации он принял республиканскую программу; я так понимаю его уже приведенную публичную речь при приезде из Женевы.

Припоминаю, что к монархическому образу правления склонялся также генерал Штефаник. После некоторых колебаний он принял, однако, объявление республики в той форме, как я ее формулировал в Вашингтонской декларации.

С этой стороны интересны также конституционные проекты, поданные Национальному комитету в 1917 г.; наирадикальнейший проект стоял за личную унию с Австрией. Отмечаю, что взгляды этих проектов были высказаны летом 1917 г., то есть под австрийским давлением.

Важные совещания относительно конституции и формы правления происходили в октябре (начались 14-го) 1918 г.; юридическую основу для них разработал д-р Пантучек, как об этом он сообщает сам. Это сообщение мне кажется весьма важным, ибо из него следует, что руководящие депутаты думали еще до 28 октября о равных политических возможностях. Очевидно, что уже тогда считались не с государством в рамках Габсбургской монархии, но с совершенно самостоятельным государством, и притом в форме республики.

Для суждения о 28 октября в Праге будет важна история Вены и ее политики в решающий момент переворота.

Я уже упомянул о главных шагах этой политики в рассказе о последних днях своего пребывания в Вашингтоне; здесь я дополню картину по документам, полученным мною позднее.

Манифест Карла был попыткой привлечь нас и югославян, а одновременно привлечь и Вильсона; быть может, в Вене вспоминали, что год тому назад Чешский союз в майской декларации на открытии созванного центрального парламента требовал преобразования Австро-Венгрии в федеративное государство. Я парализовал манифест Карла Декларацией независимости; Вильсон также не склонился на сторону Вены, будучи основательно осведомлен профессором Герроном.

Ответ Вильсона поразил Вену. Бывший австрийский министр Редлих, излагая о правительстве Ламмаша, рассказывает, что ответ Вильсона пришел в Вену 19 октября и вызвал как при дворе, так и на Бальплаце настоящую панику, ибо, как он выражается, ответ Вильсона был смертным приговором Габсбургской династии. Потому-то к власти был призван Ламмаш, который и выработал свою программу реорганизации Австрии в федеративное государство, что и было одобрено, как уже сказано, императором 22 октября. Для Австрии программа Ламмаша была радикальной, она приспособлялась к взглядам Вильсона: на мирной конференции должны были заседать представители всех народов, на ней должны были быть разрешены все территориальные вопросы, и, наконец, этой конференции давалось право решать, должны ли новые государства быть сплочены в единый союз.

Мадьяры мешали Ламмашу, Векерле не соглашался с новыми планами Вены, но держался манифеста Карла и требовал личной унии с Австрией; хорватам был обещан лишь пересмотр договора 1868 г. В Вене возмущались, но мадьяры не сдавались; политика Вены заключалась в том, чтобы привлечь чехов и особенно югославян. План состоял также в том, чтобы привлечением хорватов ослабить чехов. Однако старое «divide et impera» на этот раз не удалось.

Положение ухудшилось, когда в конце октября, еще до окончательного поражения, армия на итальянском фронте пришла в состояние развала; 26 октября Карл телеграфировал Вильгельму о «своем непоколебимом решении в течение двадцати четырех часов просить о сепаратном мире и немедленном перемирии». Так и случилось – в ночь с 27 на 28 октября Андраши принял «смертный приговор» Вильсона.