Мир вашему дому - [87]

Равиль посмотрел на свой рукав, испачканный в меле, кашлянул и оглядел товарищей.

— Вы меня, ребята, извините за этот разговор у доски, — начал он, сосредоточившись взглядом на бригадире. — Может, и не надо было его начинать. Да больно мне противно стало от этой бакировской подачки. Я подсчитал, что эти две лишние плети обходятся в день каждому из нас в девяносто копеек. Мне эти деньги не нужны. Фатых, я прошу тебя не засчитывать мне в наряде эти две плети.

Фатых снова промолчал.

Неожиданно для Равиля подал голос Зиннур, бывший счетовод соседнего колхоза:

— Мне тоже не считайте. Законных денег пока хватает. — Он простодушно отмахнулся: — Государство все равно не обманешь. Потом как вычтут одним махом — хуже будет.

Фатых впервые за весь разговор улыбнулся.

— С рабочего человека не вычтут, — сказал он. — С Бакирова могут, но не с нас.

— Мои девяносто копеек тоже вычитай, — Пантюха бросил мел и пошел к двери. — Мне ворованного не надо. Лучше в выходной кому-нибудь в деревне водопровод проведу. Заработаю!

— Уж если о деньгах заговорили… — Равиль повеселел оттого, что его поддержал Пантюха. — Разве мы не сможем выдать за день двадцать пять плетей? Утром на полчаса позже начинаем — почесываемся и рукавицы ищем, потом перекуры по пятнадцать минут…

— Ну ладно, — заворчал Фатых. — Пошли работать. Будем митинговать, и двадцати плетей не дадим.

К вечеру доска показателей исчезла. Раздосадованный Бакиров собственноручно снял ее и унес в красный уголок. «Ради вас же стараешься, головой рискуешь… — зло сказал он Фатыху. — А что получаешь взамен? Тебе суют под нос кулак и говорят: понюхай. Погоди, Бакиров, этот тебя еще под народный контроль подставит — у него, видать, план имеется. Что Кузьмичев думал, когда принимал его на работу?

— Вы про своего коллегу говорите? — осведомился Фатых.

— Коллегу… — передразнил Бакиров. — Чтоб я твоей бригаде хоть метр лишний накинул!

— Таких метров мне не надо, раз ребята отказываются, — согласился Фатых, сузив глаза. — Токо… чтоб не стояли мы. А?

Бакиров быстро взглянул в глаза бригадиру, тот насмешливо выдержал взгляд старшего мастера.

Доска показателей больше не вывешивалась, но бригада Фатыха с того дня почти не стояла.

* * *

Равиль впервые почувствовал себя неважно вскоре после того, как на комбинате его ознакомили с приказом о снятии с должности главного инженера. Несколько дней он пролежал в своей холостяцкой квартире, не отвечая на телефонные звонки.

Через неделю рези в желудке поутихли, он получил расчет и, спешно распрощавшись с самыми близкими друзьями, сел в поезд. В вагоне-ресторане Равиль заказал обильный ужин, с удовольствием съел бифштекс, запил минеральной водой и, отложив вилку, стал смотреть в окно. Хотелось ехать и ехать этими бескрайними равнинами, пока поезд не упрется в конечную станцию, за которой нет никаких дорог, кроме глухих троп и редких вертолетных трасс. Но этот поезд шел только до узловой станции. При пересадке Равиль снова почувствовал себя неважно. Вместо билета на экспресс он купил в железнодорожной автоматической кассе билет на электричку и уже через час ехал в родной поселок, к матери. Вжавшись в угол, он смотрел в широкие окна вагона. Внутри так болело, будто в него забрался маленький сильный зверек и царапал желудок.

Дома Равиль понял, что болезнь его неслучайна и ему не скоро уехать из поселка. Ему легче будет справиться с болезнью здесь, нежели на чужбине. Даже зверь, раненый или больной, из последних сил уползает в свое логово.

Когда Равиль поступил в цех крупносборных металлоконструкций, тяжелая физическая работа вернула ему аппетит, но ненадолго. Желудок его восстал против грубой, простой пищи, как потчевали в цеховой столовой.

Никогда прежде не болевший, Равиль скрывал от всех недомогание. Но мать молча и строго изучала младшего сына.

— Ты соленые огурцы раньше любил, — сказала она однажды за ужином. — Без перца жить не мог. Теперь даже жирных супов не кушаешь. Что с тобой, сынок?

— У меня все хорошо, — ответил Равиль, избегая цепкого взгляда матери. — С годами привычки меняются. Так, наверное, и должно быть.

Как-то в обед Равиль решился сходить в столовую, взял в раздаточной две холодные котлеты и чаю. Котлеты показались ему несвежими, но он сильно проголодался и решительно доел их. После обеда Равиля мучали рези, и он едва доработал до вечера.

Дома он сказался усталым, выпил кружку молока и ушел в свою комнату.

Тихо вошла мать.

— Что ты калачиком свернулся, сын? — спросила она, не скрывая тревоги. — Я все вижу. По ночам плохо спишь, стонешь во сне.

Равиль сел в постели и насильно улыбнулся.

— Не выслеживай меня, инэй, — попросил он. — Заболел я. Думаю, скоро полегчает. Климат у нас здоровый, работаю на свежем воздухе…

Мать опустила голову.

— Вот отчего у меня на сердце тяжело. Отчего бы это, думаю, — сын же приехал, дома живет. Но зачем ты скрываешь от меня?

Мать, крепко задумавшись, ушла.

* * *

Подошла долгожданная суббота, мать уехала в город к своей сестре, и Равиль остался в доме один. Он лег на диван и стал читать самую толстую книгу, какую отыскал в доме.

«Почему Флора одинока? — подумал Равиль и отложил книгу. — И потом, неужели пятнадцати лет мне мало, чтоб забыть или простить ей ту новогоднюю ночь?»