Мир вашему дому - [89]

— Можете звать меня просто Феликсом.

Они говорили по-русски, и Хангильдин произносил свое имя так: «Феликэс».

— Работы ужасно много, — предупредил Хангильдин и показал на стеллажи, забитые чертежами. — Приходится задерживаться вечерами. Как-то я даже не поехал на выходной день к семье — сидел, перелопачивал эти проклятые чертежи. Бывает, так наработаешься за этой бандурой, — он ткнул ногой стойку кульмана, — что спина деревянной делается.

Хангильдин двумя руками, уже в третий раз за время разговора, заправил выбившуюся футболку в брюки.

— Но со мной работать можно, — поспешил успокоить он Равиля. — Я не из строгих начальников. Лишь бы работа не стояла.

«Ба, да он себя начальником считает», — изумился Равиль и спросил вслух:

— Феликс Бахтиярович…

— Феликэс, — снова разрешил Хангильдин.

— Какие будут на мне обязанности, Феликс?

Хангильдин, озираясь, оглядел комнату, стеллажи, не зная, с чего начать.

— Потом расскажу, — сказал он. — Вот срочную работу кончу. С утра бригадир бегает, клянчит. А ты мне вот что сделай: с монтажного участка прислали эскизик, нарисуй его поаккуратнее, да отдадим вниз.

Он кинул Равилю на стол скомканный листок бумаги с наспех вычерченным трубным узлом, а сам принялся разбирать свернутые в рулон чертежи.

Равиль приколол на кульман чистый полулист ватмана и за полтора часа вычертил эскиз.

Хангильдин подошел к кульману, изумленно всмотрелся и перевел взгляд на Равиля.

— Даешь! — сказал он. — Хоть на выставку посылай. Постой-ка, — обрадовался он. — Да кто так резьбу показывает?

Хангильдин схватил плохо очиненный карандаш и грубо исправил. Равиля покоробило.

— Такую резьбу, как ваша, уже несколько лет не показывают, — сдерживаясь, сказал он. — Неужели вас не знакомят с изменениями в ГОСТах?

— Э, брат, — стушевался Хангильдин. — Кто нас будет знакомить с новинками? Кому мы тут нужны? И твой красивый чертеж тоже никому не нужен. Сейчас заберут его слесаря, потычут в него грязными пальцами, а завтра, как узел соберут, выбросят.

Хангильдин сел было за свой стол, но вскочил и подошел к Равилю.

— Я тоже в свое время красивые чертежи рисовал, — сказал он с вызовом и нервно заправил футболку. — Пытался, так сказать, шагать в ногу с жизнью, но она, брат, ужасно крутит винтом, и все по синусоиде…

— То есть? — не понял Равиль.

— А так: вверх-вниз и… мимо. Мне еще в школе обещали светлую будущность. А в техникуме прямо говорили: Ты, Феликэс, будешь ходить в больших людях. Да вот, перипетии судьбы…

У Хангильдина все в комнате было раскрыто настежь: шкафы, ломившиеся от рулонов чертежной бумаги, столы, заваленные эскизами, коробками карандашей и линейками, маленькая кладовая, в которой пылилась справочная литература, стояли канистра и старый кульман с поломанной рейсшиной.

Запирался на ключ лишь маленький железный сейф, привинченный к полу.

— От сейфа ключ не дам, — предупредил Хангильдин. — Тут чертежи особой важности. — Он значительно посмотрел на Равиля. — Иногда ко мне поступают важные заказы. Понял?

Перед обедом Хангильдин открыл сейф, загородил его телом от Равиля, повозился, что-то нашаривая внутри. Тихо звякнуло стекло.

Равиль усмехнулся. Теперь он понял, какие «перипетии судьбы» не позволили Хангильдину выбиться в люди.

Из столовой Хангильдин пришел веселый, лицо его было багрово.

— Ты с собой обед носишь? — спросил он, увидев на столе Равиля пустую бутылку из-под молока.

Хангильдин поискал в столе спички. Закурив, он сел рядом с Равилем и добродушно продолжил:

— Ты, наверно, полагаешь, что Феликэс Бахтиярович — пропащая душа, собирается гнить тут заживо. Нет, брат, зимой меня в этом поселке не будет. В городе живет мой друг, орудует там строительным трестом. Только дай, говорит, знать, и я посажу тебя, Феликэс, к себе руководителем проектной группы. Оклад, заявляет он, дам максимальный, на всю катушку то есть, а потом, мол, посмотрю, на твое поведение и, может, еще дальше задвину.

— На свое место? — пошутил Равиль.

Хангильдин, обидевшись, ушел за кульман.

Равиль быстро вник в новое дело. Им приносили проекты технологической обвязки, которые они должны были разбить на отдельные узлы, вычертить их как можно проще и сдать в цех сборщикам. Хангильдин, видимо, не всегда до конца вникал в чертежи — часто приходили бригадиры и, потрясая его эскизами, ругались. Узлы при сборке не стыковались в нужных местах, и раздосадованные бригадиры кричали Хангильдину: «Куда же ты смотрел, когда малевал эскиз, на узле живого места нет от переделок. Как теперь его сдавать монтажникам?»

— Не может быть, — решительно возражал Хангильдин. — Я от проекта на грамм не отошел.

— Пойдем в цех, — звали рабочие. — Сам поглядишь на свою работу.

— Нечего мне туда ходить, — упирался Хангильдин. — Чего я там не видел?

— Кто будет за переделки отвечать? — потеряв терпение, спрашивали рабочие.

— Вы! — храбро отвечал Хангильдин. — Эскизы надо читать разув глаза и раздвинув прическу.

— Пошли вниз, — тащили Хангильдина. — Разуешь свои глаза, раздвинешь прическу и поглядишь, чего натворил.

Хангильдин с великой неохотой уходил в цех, вскоре возвращался, потный, сердитый, шумно открывал сейф и клял во все горло перипетии судьбы и рабочих, что собирают узлы по его эскизам «на веру» и при этом вовсе не хотят «шурупить мозгами». А он, Хангильдин, живой человек и имеет право на ошибки. «Не ошибается тот, кто не работает!» — восклицал Хангильдин и, несколько успокоенный, задвигал ногой дверцу сейфа.