Мир вашему дому - [85]

Недоверчивое лицо бригадира разгладилось, когда плеть вкатилась на ролики изоляционной линии.

— Здравствуй и… прощай, — Фатых даже будто разочарованно глядел на громоздкую, длинную плеть, что быстро и буднично легла на ролики и превратилась для бригады в «готовую продукцию».

Фатых, переодевшись в бытовке, подошел к Равилю и многозначительно сказал:

— Я завтра к Кузьмичеву пойду, чтоб тебе разряд повысили.

— Рано больно… — попытался осадить его Равиль.

— Ничего не рано, — замотал головой бригадир. — А то неладно получается — у тебя с Рустамом одинаковый разряд. Разве вы пара друг другу?

Равиль возвращался домой через березняк и громко пел. Дорогу ему пересекли девочки с букетами полевых цветов. Они недоуменно проводили взглядами дяденьку, что так громко и неумело пел в лесу. Равиль засмеялся. Кажется, он не радовался так даже в тот день, когда его, двадцатипятилетнего инженера, поставили начальником ведущего цеха.

* * *

Поужинав, Равиль вышел из дома и направился к речке. На лугу белыми буграми рассыпались гусиные выводки. Гусаки тянули вслед ему длинные шеи, шипели неохотно и без злобы. За крайними домами поселка чуть слышно грохотали составы. Мягко вздрагивала под ногами земля, и короткие, низкие гудки электровозов будто прокалывали по-вечернему густой, теплый воздух. Речка за лугом делала крутой поворот, и на том, пологом берегу четко белели корпуса турбазы. У речки, на узком пространстве между водой и густым кустарником, уходили в сумерки маленькие домики дач. Разноцветные крылечки, резные ставенки и крохотные балкончики верхних комнат делали дачи похожими на макеты сказочных домиков. Немногие дачники из отпускников и тех, что отваживались проделать неблизкий путь из города на электричках ради сна на свежем воздухе, сидели на скамеечках, курили и смотрели на закатное солнце, созревшим помидором висевшее над дальним холмом на краю равнины.

Равиль обогнул дачи и снова вышел к речке, к ее крутому повороту. Берег здесь до самой воды порос низким кустарником.

Солнце пропало за темным холмом, вспыхнули огни на турбазе, и уже потом прибежал по воде солидный стук движка на электростанции.

У берега купались две девушки. Они стояли друг против друга, по плечи в воде, и весело переговаривались. Вдруг они перешли на башкирский — заговорили о сокровенном. Парень, о котором зашла речь, видимо, нравился обеим — смех девушек зазвучал негромко, нежно.

Равиль прошел берегом совсем близко от них. Девушки глянули на незнакомца быстро и смущенно и враз погрузились в воду, лишь глаза их с веселой тревогой следили за мужчиной.

«Чего они испугались?» — не понял Равиль, но, оглянувшись, догадался — на кустах у воды висели яркие купальники.

«Озорницы! — посмеялся он про себя. — Голыми купаются — видать, никого не ожидали в этот час на берегу. Мне бы их заботы!..»

Не оглядываясь, уходил он от берега. Вдогонку ему снова смеялись девчонки. Радостное, безмятежное настроение Равиля пропало. И чему он радуется в этот вечер? Уважению бригады, хорошему разговору с Фатыхом — ну не смешно ли? Время, вроде этой неутомимой реки, катит свои воды мимо него. Вот вместе с солнцем ушел сейчас еще один день из его жизни. Их много впереди, этих дней. И уже другие девушки будут голыми купаться в реке и говорить о сокровенном… Быть может, и о нем говорили когда-то девчонки, плескаясь в воде на этом крутом повороте. Но он не услышал их и уехал в город, навечно унося в себе предательство близких людей. В шумном городе, в постижении точных наук топил он мучительные воспоминания о той новогодней ночи, затем вытравлял их из сердца в водовороте комбинатской жизни. И не потому ли он с таким упорством проделал путь от мастера до главного инженера, что каждая ступенька на крутой лестнице вверх требовала много сил и энергии.

У него были женщины. Одни были просто красивые, другие умные, внимательные и всепонимающие. С ними было хорошо до определенного предела, и приближение этого предела Равиль определял интуитивно тонко. То, что он старательно топил в себе, вытравлял, вдруг будто воспалялось, и он, вмиг очерствев и обезразличев к себе и той, что доверчиво шла к нему, враждебно замыкался, и женщина, оставшись одна и в то же время рядом с ним, терялась, упрекала его и, перестав понимать себя и Равиля, бывало, исступленно стучалась в его наглухо застегнутую душу.

Женщина уходила от него, и он вновь находил радость только в работе, упорно постигая усложняющуюся год от года производственную науку химического комбината.

Сейчас он увидел эти два юных существа, что стыдливо прикрывали локтями еще неокрепшие груди и говорили о милом пареньке, и у него появилось чувство острого сожаления. К старой обиде сегодня примешалось недовольство собой и миром, что обошел его в самом главном.

В этот грустный, тихий вечер что-то оттаяло в Равиле. Он до сих пор ни к кому не испытывал зависти. На комбинате завидовали ему, подражали и считали удачливым. Теперь эта зависть больно заворочалась в нем самом. Ему хотелось перечеркнуть, выкинуть из жизни эти последние пятнадцать лет и стать тем пареньком, о котором мечтают эти юные купальщицы.