Мир тишины - [31]

(Гегель)

Великий поэт не станет полностью заполнять пространство выбранной им темы собственными словами. Он всегда оставляет достаточно места для того, чтобы другой, ещё более одарённый поэт смог вставить здесь своё слово. Он позволяет другому разделить с ним эту тему; он превращает тему в свою собственную, но не удерживает её целиком за собой. Поэтому такая поэзия не постоянна и не скованна, но обладает летучестью и готова в любой момент перейти к другому, более одарённому поэту.

Возьмём, к примеру, то, как описывает что-нибудь Гёте. Его образ не утяжеляет описываемый им предмет - напротив, предмет становится легче и даже более прозрачным.  

В случае же Эрнеста Юкнгера дело обстоит иначе. Его образ захватывает всё пространство предмета; он пленяет его, обезоруживает, и не только накрывает собою сам предмет, но и раздавливает его до смерти. Он вторгается и завоёвывает, и в таком творчестве нет места свободе.

Лишь там, где поэзия связана с тишиной, возможен монолог: ибо говорящий человек не одинок - он стоит перед лицом тишины, и монолог, по сути, есть диалог с тишиной.

Было бы глубоким невежеством принижать ценность монолога или даже называть его неестественным... Когда на сцене разворачивается действие, сопровождаемое им, то этот монолог, способный на то, чтобы раскрывать человеческие сердца, кажется менее всего "неестественным". (Якоб Гримм)

Пространство тишины в каждом истинном стихотворении не следует путать с теми пустотами, которые также можно найти в любой великой поэзии. Эти пустоты не настоящая пустота, но подобны пустоши, порой встречаемой в природе. Это не слабость или недостаток.  Это как с Готтхельфом: пустоты похожи на замершую природу, а потому в них гнездится истинная тишина.

Слово поэта не только естественно связано с породившей его тишиной, но в силу заложенного в него духа  способно также и само воспроизвести тишину. В творческом акте дух слова вновь воссоздаёт  естественную тишину. Слово может оказаться настолько сильным и совершенным, что его противоположность - тишина - автоматически возникнет рядом с ним. Она поглощается словом: совершенная тишина отдаётся эхом совершенного слова.

В "Прологе на небе" "Фауста" Гёте мощное слово в конце каждой строфы порождает мощную же тишину. После каждой строфы ощущается присутствие активной, различимой на слух тишины. Вещи, словом расставленные по своим местам, в тишине неподвижно замирают, как бы ожидая, когда их вызовут обратно в тишину, где они смогут снова исчезнуть. Слово не только выводит вещи из тишины; оно также создаёт тишину, в которой они исчезают. Вещи не обременяют землю: слово приводит их в тишину и та уносит их прочь.

2

Современная поэзия утратила свою связь с тишиной. Она возникает из слова, из всех слов, вместе взятых, из слов, как правило, ничего не выражающих. Скорее это слово рыщет в поисках чего-то, что оно могло бы выразить. Но истинная поэзия начинается с обладания предметом, и только потом пускается в поиски слова, а не наоборот. 

Сегодня слово поэта обращено ко всем словам. Оно сочетается со многим и многое притягивает к себе; выдаёт себя за нечто большее, чем оно есть в действительности. Его словно выпустили на охоту за прочими словами. И таким образом выходит, что писатель сегодня представляет из себя больше, чем он является на самом деле. То, о чём он пишет, масштабнее его самого, он не тождественен своей работе. Ввиду этого несоответствия он часто впадает в периоды творческого кризиса. И в прежние времена поэт мог расходиться со своей работой, но его личность не была столь зависима от неё, поскольку работа его принадлежала скорее космическому мироустройству, чем ему лично. Объективная вескость слова была важнее  сущности субъекта, изрекавшего это слово. Личность поэта и написанное слово не противоречили друг другу, а значит и не враждовали между собой.

Мы сказали, что поэзия утратила связь с тишиной. Сегодня поэзии даже вменяется в обязанность представлять мир шума - он должен шуметь в поэзии точно так же, как и всюду окрест. Предполагается, что она оправдывает шум, и что его можно превзойти, загнав в рамки рифмованной строки. Но шумом поэзии нельзя превозмочь шум внешнего мира, ибо когда поэтический шум начинает мериться силой со всемирным шумом, то в итоге  оба грохочут в унисон друг другу.   

Шум возможно одолеть лишь чем-то, что совершенно отлично от него. Орфей одержал победу в подземном царстве не за счёт того, что он стал столь же мрачным, как Аид, но при помощи полностью отличного от него ясного звучания собственной песни.

3

Причащённое к миру тишины слово выражает нечто совершенно иное, нежели слово, из тишины изъятое. По этой причине, к примеру, так трудно трактовать Гёльдерлина, пользуясь современным словарём. И как раз потому, что нынешние слова не соответствуют словам минувшей эпохи, мы всегда силимся постичь значение старых слов. Мы отрезаны от языка Гёльдерлина и всё же ещё пребываем вблизи него; это поощряет нас шаг за шагом пытаться проникнуть к нему.  Поддерживающие с тишиной связь слова таких поэтов сегодня почти непостижимы для рассудка. Это таинственные иероглифы, тайнопись тишины.