Мир тесен - [99]

Он не мешал ей плакать и только нежно и уверенно гладил её шершавой ладонью, гладил как маленькую девочку, как жену, которую он не знал и не видел много лет.

— Вась! Ва-а-ся! А ку-у-да мы завтра пойдём? — всхлипывая спросила Лида.

— За раками! — отвечал Василий Петрович уверенно. — Все пойдём: ты, я, пацаны. Все пойдём. На речку. Раков ловить будем!

ЗАВОЕВАТЕЛЬ

Семнадцатилетний человек, Димка Корин, шагал калёным крымским просёлком. Его босые ноги ступали весело, горячая пыль продавливалась между пальцами, след печатался молодой, чёткий. В левой руке Димка нёс сандалии из свиной кожи, в правой держал крепкую палку, которой хлестал по обочинным травам. Ему доставляло непонятное удовольствие рассекать лопушистые подорожники, видеть, как опадает с них красноватый окал пыли, как зелёным сверканьем искрится на солнце сочная мякоть рассечённого листа.

— Сладок хмель любви, трудно человеку удержать груз собственных желаний, — вслух изрекал Димка. — Говорят, что старики мудрые. Нет, они просто забыли вкус поцелуев любимых женщин… (Димка его еще не знал). Сил у стариков хватает лишь на то, чтобы ходить по земле да поучать. А самая большая на земле мудрость — молодость! Да, молодость! — Со всего маха он стеганул палкой по телеграфному столбу.

— У-у-у-а-ага… — дрожко отозвались разморённые зноем провода.

Димка погладил правый карман, накрепко зашитый суровой ниткой. Там была тетрадь: сорок восемь листов в мягком переплёте.

Горячий воздух дрожал над степью, и было видно, как колышутся его прозрачные волокна. Словно посыпанные солью, белёсые травы молчали.

«И кузнецы не куют, — подумал Димка, — так рано, а они устали. Эх! Кузнецы!» — И все высокие изречения, которые бросал он в степь, отступили, осталась мысль, простая, тревожная: «Что он скажет?»

Может быть, он скажет: «Вы, молодой человек, великий поэт! Я знал, что он должен прийти в середине века, я это предчувствовал. Люди изголодались по истинной поэзии, а ваши стихи бессмертны, они завоюют мир!» И тогда, тогда все родственники примолкнут и не будут орать, что он, Димка, лентяй, лоботряс, мучитель. И мать перестанет плакать и заставлять держать экзамен в рыбный техникум.

Размыслясь так честолюбиво, Димка сбивал палкой поклончивые головки медовой кашки, темно-розовый горошек, оставляя за собой мёртвую борозду.

Потянулись огороды с островерхими горбами сторожевых шалашей — кончалась вольная степь, приближался город.

— Напиться бы, — Димка облизнул губы и свернул с дороги в сторону шалаша.

Из огуречной ботвы лениво поднялся косматый пес и, нехотя отворив черные губы, выставил желтый оскал. Димка покрепче перехватил палку и продолжал идти. Пёс удивлённо попятился и вдруг бросился под ноги.

— И-рраз! — вскрикнул Димка и, высоко подпрыгнув, перескочил пса.

Обманутый пёс ткнулся мордой в ботву и упал на бок.

— Эх ты, псина, — засмеялся Димка, — второй разряд по прыжкам имею.

Собака вскочила на ноги, но больше не бросалась, а почуяв перед собой бойца, стала обходить Димку кругом, рыча и прицеливаясь.

— Трезор! Не сметь! — выскочила из шалаша босоногая крепкотелая девчушка.

«Не найдется ли у вас водички?» — приготовил Димка фразу, но увидел, какая она перед ним стоит вся просвеченная солнцем, белозубая — и сказал одно слово:

— Пить!

— Какой ты лохматю-ющий! — прикрываясь от солнца книгой, засмеялась девчушка. — В совхоз сезонником наниматься?

— Нет, в город, в редакцию, — важно ответил Димка и, переложив палку в руку с сандалиями, оправил «подблоковскую» шевелюру.

— A-а! Зачем?

— Как зачем, был в командировке, возвращаюсь…

— Вы работаете в редакции?

— Конечно, корреспондентом…

— О! Сейчас, я сейчас, — она смешалась и юркнула в шалаш. Вернулась с большой белой эмалированной кружкой воды, протянула её гостю с уважением, а сама смущенно раскрыла книгу, что держала всё время в руке.

«Тоже — не без понятиев», — кося от кружки глазом, высокомерно-снисходительно подумал Димка.

— Стихи, проза? — небрежно спросил он, выплескивая недопитую воду.

— Стихи, — покраснев, тихо сказала она.

— Забавно… Кто же? «Любовь не вздохи под скамейкой»?

— Вот, — повернула она обложку.

Это был Он, Он, Он.

— Я знаю Константина Ивановича. Чудесный старик. Он вызвался редактировать мою первую книжку, — вдохновенно соврал Димка.

— Так, значит, вы тоже поэт? Ой, я никогда, никогда не разговаривала с живым поэтом! А Константина Ивановича я видела… издали. Он проезжал мимо пляжа на глиссере, и все показывали на него и ора-али! А он в белом кителе, как капитан, седой, машет рукой и улыбается. Он очень добрый, правда?

— Ну ещё бы, все великие люди добрые. «Гений и злодейство — две вещи несовместные».

— А вы можете… можете прочитать мне что-нибудь своё, — потупилась девчушка.

Димка глянул на ровный пробор гладких светлых волос, на литые маленькие плечи с полосками от сарафана, и ему очень захотелось побыть с ней подольше.

— Что ж, охотно, кстати и отдохну, устал.

— Пойдёмте в шалаш, а то солнце так палит. Пойдёмте?

В шалаше стоял полумрак. Димка уселся на охапку сухой травы.

— Пожалуйста, попробуйте. — Она протянула тарелку молодых пупырчатых, пахнущих землей и солнцем огурцов. Открыла спичечный коробок с солью.