Мир, спаси красоту! - [3]

Здесь мне хочется привести высказывание русского философа последней четверти прошлого века Владимира Соловьева — в связи с предметом нашего разговора о самовыражении художника, не зависящего от «метода» и «темы». В статье «Что значит слово «живопись»?» в 1897 году философ писал: «Предметы прекрасные в зрительном отношении, то есть живописные, не теряют этого своего качества в своем изображении, но и предметы ни в каком отношении не прекрасные и не живописные (...) могут в воображении художника вызвать такие зрительные сочетания, воспроизведение которых на полотне или в мраморе будет прекрасно в смысле живописности...» Воображение художника подсказывает ему сочетания, покуда художник видит. В своей книге В. И. Курдов замечает в одном месте, что для него видеть всегда означало зарисовывать. Не зарисовал, значит, и не увидел. Из зарисованного потом уже выйдет графический лист, автолитография. Станковой живописью Курдов не занимался, полотен не писывал. Бывало, разведет руками: «Чего нет, того нет...

Книга «Памятные дни и годы» построена не то что строго хронологически, однако одно следует за другим, как было в жизни. Работа в детской литературе составляет значительный этап в судьбе Курдова-художника, в становлении его личности, в выработке не только художественных, но и гражданских принципов... Написал общеупотребительные в таких случаях «становление», «выработку» и приостановился: у каждого свои становление и выработка; сами по себе термины ничего не дают ни уму, ни сердцу. Из своего детгизовского периода Валентин Курдов оставил нам вполне реальные художественные ценности — приглашения в мир красоты, нами принятые, наше детство-отрочество скрасившие. Я имею в виду «Лесную газету» Виталия Бианки, усердно в детстве прочитанную, такую зримую, так доверительно вводящую в безгрешную семью птиц и зверей. Множество зверей и птиц для «Лесной газеты» нарисовал Курдов.

Нынче мы говорим о недостатках экологического воспитания наших детей, об их отчуждении от природы-матери. Но ведь сами-то мы прошли такую хорошую школу у Бианки, Курдова, Чарушина (еще у Мамина-Сибиряка, Соколова-Микитова), столь много почерпнули в «Лесной газете» для становления, выработки не только эстетических, но и экологических убеждений, главных сегодня!

Еще помню картинки Курдова к «Рики-Тики-Тави» Редьярда Киплинга — это классика в мировой киплингиане, к роману «Айвенго» Вальтера Скотта, к множеству сказок...

Валентин Иванович Курдов любит рассказывать, как однажды рисовал раков по заказу Детгиза к книге В. Бианки «Где раки зимуют». Пошел на рыбный рынок (таковой в ту пору процветал в нашем городе), купил живых раков, принес их к себе в мастерскую, раки расползлись по столу. И столько в них было решимости, воинственности, такое изощренное совершенство творения являли собою раковые шейки, клешни, панцири, что художник залюбовался, забылся... Такими нам и подарил своих раков — живыми.

Самые вдохновенные, красочные, праздничные, живописные сочинения В. И. Курдова (отчасти собранные впоследствии в альбоме «От весны до весны») берут начало в тридцатых годах, в пору первой зрелости художника, полной самоотдачи таланта как инструмента красоты. Тема празднества русского леса животрепещет под кистью художника и поныне — полнозвучия тетеревиного тока, весеннего лёта несметного множества птиц, сцен потаенной звериной жизни, где каждый зверь являет характер, типаж, природа одухотворена любовью... В наше время курдовские акварели этого цикла могут послужить иллюстрациями к Красной книге... Гимн Природе — и реквием тому, чего уже нет...

Об основоположниках советской детской литературы: Маршаке, Бианки, Лебедеве, — об атмосфере высочайшей моральной и творческой взыскательности, царивших в Детгизе в первые годы его существования, у Курдова написано с памятливостью, достоверностью участника и с какой-то открытой сердечностью, вообще свойственной ему. Всю жизнь Валентин Иванович сотрудничал, дружил с писателями, понимая дружбу как щедрый пир мысли, таланта, единоверия. Помню, как в самом начале нашей дружбы, в начале шестидесятых, он посчитал своим долгом (в подарок молодому товарищу) ввести меня в дом к Ивану Сергеевичу Соколову-Микитову, где сам не только гостем бывал, но и живал в пору неустройства, находил приют и опору.

Иван Сергеевич Соколов-Микитов жил тогда в Ленинграде на Московском проспекте. Приехали мы с Валентином Ивановичем на проспект, остановились... не у подъезда соколовско-микитовского дома, а у входа в магазин... «Надо взять водочки, — с хозяйственной озабоченностью сказал Валентин Иванович. — У Ивана Сергеевича найдется в запасе, но лучше со своим, это по-нашему, по-российски». Я стал в кассу, спросил, сколько брать. Курдов без раздумий назначил меру: «Возьмем литр. Для начала». В этом сказались, ну, что ли, широта курдовской натуры, какой-то его совершенно органический максимализм, впрочем, всегда управляемые точным знанием меры, даже умеренностью в смысле траты себя, в пределах порядочности. Но обязательно чтобы знали наших!

Знакомство с Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым для меня, молодого тогда литератора, явилось неоценимым шансом прикосновения к святая святых, к духу и плоти Русской литературы, которой я готовился послужить. Курдов прекрасно понимал меня, ведя к Соколову-Микитову (сам я, может быть, и не вошел бы). Спасибо Вам за это, Валентин Иванович!