Мир, спаси красоту! - [2]

В какой-то мере предвидение классика сбывается. Ныне иной «человеческий документ» куда как содержательнее, поучительнее, даже фантастичнее, причудливее, чем картины воображения. Свидетельства тому, самые непосредственные, есть и в книге В. И. Курдова. Однажды в блокаду, в весеннюю пору, художник шел по безлюдному, пустому, немыслимо красивому, зачарованному городу, по жизненно важному делу (неважных дел тогда не было), попал под артобстрел, забрался в щель в Александровском саду... Снаряд попал в Зимний дворец, в воздух поднялась капитель, летела по небу, упала рядом с головою художника... Валентин Иванович Курдов подумал тогда... о рассудочности, заданности метода сюрреализма в сравнении с фантасмагорией действительности.

Очевидно, в этом и состоит главная мысль, с которой художник брался за перо: уроки жизни оказались превыше «течений» в искусстве, «направления» любой из профессионально-художественных школ, влияние коих Курдов испытал на себе в годы ученичества. Хотя мы не найдем в «Записках ленинградского художника» какой-либо попытки ниспровержения, превознесения одного метода над другими. Если чем поверяется метод, так это мироощущением. В книге история искусства 20 — 30 годов предстает как живое, исполненное борений движение в направлении к красоте, ну, разумеется, мировой красоте, провозглашенной революцией. В этом и идея авангарда — быть впереди в преобразованиимира на основах красоты. То есть опять-таки вначале мировоззрение, а после метод.

Любимая байка-воспоминание Валентина Ивановича Курдова, не раз мною слышанная от него, о том, как его товарищ по Академии — вместе жили в одном закутке, делили последнюю корку хлеба, готовили себя к служению искусству — Юрочка Васнецов однажды прибежал, потрясенный где-то обретенным откровением: «Красота спасет мир». Ради этого стоило жить, преодолеть все муки. Достоевского молодые живописцы тогда еще не читали. Красоту каждому предстояло творить свою собственную, какой она будет, еще не знали.

В начале тридцатых годов молодые художники Курдов, Васнецов, Чарушин под эгидой учителя В. В. Лебедева пришли в Детгиз, пробовали силы в иллюстрациях к детским книжкам. В главе, посвященной этому времени, высказана существенно важная для выбора В. И. Курдовым пути в живописи мысль: «Оказывается, предметный мир, предметное искусство нужно, хотя бы для маленьких детей. Мы спасены! Спасибо вам, маленькие дети, пока вы не испорчены взрослыми рассуждениями об искусстве!»

Валентин Иванович Курдов написал это на склоне лет, в итоге судьбы художника-реалиста, сохранившего до конца любовно-трепетную верность живой плоти мира, дивным дивам природы, русскому лесу с его обитателями, камышам на озере, облакам на небе, своими руками построенному деревянному дому — гнезду человеческому... Однако курдовский реализм — особого рода: цвет его бывает и монохромный, насыщенно-сосредоточенный, и рассеянно-зеркальный, облачно-перисто-серебристый, рисунок — и скрупулезно точный, и свободно-раскованный, изысканно-причудливый; условность в его манере ужилась с каким-то плотским ощущением текстуры материала; техника исполнения не заметна в общем колорите, как у импрессионистов: главное — впечатление вдруг явленной взору красоты. Почти каждое из творений Курдова, будь то акварель, автолитография, рисунок с подкраской, можно увидеть как бы трижды: вначале издалека, словно утренне-свежую цветную картинку мира в распахнутом вдруг окошке, потом подойти поближе, прочесть рисунок: например, выражения лиц «красных генералов» в альбоме «Песни революции» или пленного немца, допрашивающих его партизан в «Дорогах войны», или исполненные скрытого смысла изломы-переплетения ветвей древесных в лесном этюде, или неповторимо разнообразная стать лошадей (кони — страсть В. И. Курдова, он нарисовал их целый эскадрон). И наконец, настолько приблизиться к листу, что можно найти на нем, как подкову у лесковской блохи, что-нибудь такое, вроде необязательное, но для чего-то художнику нужное, как знак, как клеймо мастера: мышку в углу избы, кабанчика в камышах Волжской дельты, старинный карельский замок на лодочной цепи в краю Калевалы. Эта малая малость выполнена тончайшим рисунком пера в полном соответствии с моделью.

Я думаю, никто из наших искусствоведов еще и близко не подступался к секретам курдовского реализма, такого неоднозначного, будто взвихренного, летящего куда-то, чарующего красотой и тревожного, пристально-психологического, пронизанного философской мыслью. Может быть, эти самые секреты невыразимы в словах, тем более на суконном языке искусствознания нашего с вами недавнего прошлого. Так, в альбоме В. И. Курдова «Целина», в казахстанских листах столько света и грусти, солнца, безграничности степи, окоема, тяготы обживания новых земель, неуюта-непогоды. Сюжеты по-курдовски непарадны: ремонт трактора под дождем, танцы при фонаре ночью в снегопад, бригадная банька. Фигуры, лица написаны не по канону общеобязательного «воспевающего» реализма, а как бы по дару открытия мира, художественно-условны, почти гротескны. Курдовская «Целина» сродни его «Дорогам войны», уральским этюдам, то есть художник верен своей художественной манере, какова бы ни была избранная им натура.