Мир на Востоке - [94]

— С чего ты это взял?

— А вот ты скажи: получали ли, к примеру, Вильдбах или Бухнер, который, между прочим, является членом парткома, от тебя партийное поручение?

Западня захлопнулась, и вырваться из нее было уже невозможно.

— Нет, — ответил Манфред.

— Вот видишь…

Сидевший рядом Бартушек удовлетворенно хмыкнул.

На этом запас люттеровских обвинений не кончился. Он продолжал говорить, и с каждой фразой все четче и убедительнее выстраивалась логика его аргументов. По словам Франка, он, Кюнау, проявил наплевательское отношение к коллективу социалистических изобретателей, что, впрочем, замечается за ним не впервой: можно вспомнить прошлогоднюю историю с остаточным металлом в шлаке или с каскадным желобом. Таким образом, через всю его деятельность красной (а точнее — черной!) нитью тянется недооценка роли рационализаторов и изобретателей, за что в конечном итоге приходится расплачиваться рабочим. Да, именно они должны платить своим здоровьем за верхоглядство Кюнау. У всех на памяти тот печальный случай, когда вместо того, чтобы на солидной научной основе подойти к проблеме колошникового газа, с его благословения восторжествовал принцип штурмовщины, расчет на «авось». В итоге многочисленные отравления, даже жертвы. А теперь? Пусть Кюнау благодарит судьбу, что Герберт Бухнер остался жив.

— При чем здесь я? — воскликнул Кюнау. — Во всем виноват проклятый шибер башенного охладителя!

Теперь заулыбался и Люттер, своей гаденькой, надменной улыбочкой.

— Какой же ты непонятливый! — вздохнул он. — С тобой прямо хоть плачь. Шибер — это тебе вовсе на какая-то безделушка, как ты нам тут пытаешься внушить. Это высокочувствительный, сложный механизм, за которым нужен глаз да глаз. А он, как показало расследование, давно пришел в негодность и нуждался в срочной замене. Заменить же его было нечем, поскольку нет соответствующего металла для его изготовления, а металла нет потому, что Запад отказался нам его поставлять. Видишь, как все взаимосвязано.

— Ну, ты бы просто и сказал: вина наша в том, что мы до сих пор не освоили выпуск нужного металла. Ничего, как-нибудь наверстаем, А авария и шибер тут ни при чем.

— И опять ты не понимаешь… — с каким-то торжеством в голосе произнес Люттер, готовясь нанести последний удар. — Диалектическая связь между аварией и твоим благодушеством заключается в том, что комбинат не смог своевременно модернизировать производство, вследствие чего машиностроительные заводы остались без необходимого чугуна и больше других страдают от бойкота. От этого разгильдяйства, нежелания думать, порочного стиля руководства и идут все наши беды, так что авария была неизбежна, вопрос состоял лишь в том, когда она произойдет.

Манфред понял, что это приговор. И, как бы ставя в его деле последнюю точку, заговорил Бартушек. Напомнив Кюнау о его военном прошлом, сделал упор на то, что человек, проработавший несколько лет в машиностроении, не может не понимать, что значит для этой отрасли народного хозяйства износостойкое литье, для которого прежде всего нужен хороший чугун.

Они могли ставить под сомнение любые его качества, но только не преданность партии! А именно так следовало понимать их слова, когда они заявили, что он и раньше неоднократно саботировал решения партийного руководства. Подобного у меня никогда и в мыслях не было! — негодовал он про себя. Это же чудовищный поклеп. Он всегда относился к другим с той же требовательностью, что и к себе, считая главными для коммуниста два качества: беспрекословную исполнительность и непоколебимую веру в правоту дела, за которое борется рабочий класс. Он первый выступал за железную, военную дисциплину в партии, относился к партийным постановлениям как к боевым приказам и испытывал удовлетворение лишь тогда, когда добивался их полного осуществления. Он никогда не роптал, никогда не проявлял буржуазного скептицизма. В ряды партии вступил сразу по возвращении из советского плена, в возрасте двадцати двух лет. С марксизмом впервые познакомился в лагере для военнопленных, за Уралом, и сразу усвоил идеи, по которым отныне хотел жить и работать. Потом был машиностроительный завод в Галле. Он трудился в сборочном цехе, освоил профессию токаря. Параллельно окончил вечернюю школу, сдав все экзамены на «отлично». Его заметили и направили еще в одну школу — на сей раз партийную. А потом его выбрали секретарем заводского парткома. Уже в этой должности он поступил на заочное отделение экономического факультета, стал дипломированным специалистом. Чем не блестящая, безукоризненная биография?

Он остался холост, сочтя, что если обзаведется женой и детьми, то свяжет себя по рукам и ногам и не сможет с прежней отдачей служить делу партии. Он воспринимал себя как профессионального революционера, считая своими великими учителями Ленина и Сталина. Политическая работа крайне редко предоставляла ему возможность побыть просто человеком, подумать о личных интересах. Впрочем, какие уж такие у него могли быть личные интересы, когда рабочий класс еще не добился полного освобождения на всей планете и вдобавок ко всему сохранялась угроза новой войны? Человек идейный, принципиальный, он и в друзья выбирал себе таких же, каким был сам. Да только вот отвечали ли они ему дружбой?