Мир на Востоке - [101]

Грот жил на окраине, в новом микрорайоне. Для конспирации они условились, что он поедет вперед и будет ждать ее у себя на квартире, оставив входную дверь незапертой, а Халька подойдет через десять минут. И вот она переступила порог его дома… Сердце ее бешено колотилось, когда он обнял ее. От волнения подкашивались ноги. Он отнес ее на постель, дал сперва воды, а потом налил бренди. И едва она пришла в себя, как он расстегнул ее платье, осыпал поцелуями и стал приказывать.

Он вел себя, точно изголодавшийся самец. Нет, такой страсти в Эрихе она не знала. Порой она спрашивала себя, не страдает ли Грот какими-то извращениями, нет ли в нем некой ущербности. Но всякий раз, хоть и не без помощи горячительных напитков, она освобождалась от внутренних тормозов и подчинялась его воле. И все же мысль об Эрихе никогда не покидала ее до конца, заставляла испытывать угрызения совести. Ты не имеешь права, говорила она себе и больше всего желала, чтобы на месте Грота был Эрих.

Весь день они провели в постели, то засыпая, то вновь предаваясь любви. Халька восхищалась этим мужчиной, который знал сотни способов удовлетворения ее страсти. А какие чувства вызывала она у него? «Наконец-то я нашел женщину с темпераментом и в теле, а не какое-то полено», — говорил он с самодовольным видом.

…Она проснулась, когда уже давно наступило утро. Рядом сладко спал Грот. Она осторожно встала, стараясь не разбудить его, и пошла на кухню готовить ему завтрак. Подумала: пусть это будет для него приятным сюрпризом. Она зажгла плиту, разбила на сковородку два яйца и включила попутно радио. И тут услышала новость: члены рабочих дружин встали на защиту границы. Тотчас она вспомнила об Эрихе, который, по всей вероятности, тоже находился в Берлине. И внезапно эта ночь показалась ей чем-то вроде предательства. Она схватила сковородку и выбросила почти готовую яичницу в помойное ведро. Затем быстро оделась, собрала свои вещи и ушла, так и не разбудив Грота.

Громоздкий, в деревянном корпусе, довоенный приемник, который Ахим презрительно именовал «гробом», давно уже отслужил свой срок и использовался Ханной лишь в качестве разделочной доски. В сущности, его давно пора было выбросить на свалку, но он был дорог Ханне тем, что напоминал о Роберте, который частенько сиживал возле радио и, приложив к нему ухо, слушал Би-би-си с ее характерными позывными из «Аиды». Последний же раз этот приемник включал Ахим, еще в те времена, когда жил в деревне и готовился поступать в Лейпцигский университет. Ханна никогда всерьез не задумывалась о покупке нового приемника, тем более после того, как выложила кругленькую сумму за телевизор — точно такой, каким, на зависть всем соседям, обзавелись в свое время Минна и Менне Моосшвамм. Но и телевизор Ханна не особенно жаловала. Ее потребность в информации с лихвой удовлетворяла газета «Фольксштимме», хоть и не выходившая по воскресеньям.

Однако в это воскресенье Ханне было не до новостей внутренней и международной жизни. Иное событие владело ее воображением: вчера был заасфальтирован последний отрезок некогда разбитой, ухабистой деревенской дороги, и таким образом давняя мечта сельчан, обретшая форму гладкой, ровной асфальтовой ленты, стала явью. Деревня весело отметила окончание строительства, не забыв пригласить к столу и дорожных рабочих, и решила приурочить к столь знаменательному событию детский праздник, традиционно проводившийся в одно из воскресений августа. Счастье Ханны было бы совсем полным, когда бы на этом празднике она смогла увидеть и Юлию. Но увы — ее взяла с собой Ульрика, поехавшая в гости к родителям, впервые после долгих лет взаимного отчуждения. Обо всем этом Ханна узнала из письма Ахима, присланного из лагеря во Флеминге, со сборов рабочих дружин. Он писал, что тесть его тяжко болен и желает, быть может в последний раз, увидеть дочь и внучку.

Ханна была незнакома с родителями невестки, считавшими ее, жену рабочего, черной костью, да и с Ульрикой у нее особо тесной дружбы не было. Вот почему она всегда забывала, что она не единственная бабушка у Юлии, хотя порой и корила себя за честолюбие и эгоизм. На сей раз она рассудила таким образом, что возьмет на душу большой грех, если будет отговаривать внучку поехать к деду, возможно и впрямь лежащему на смертном одре, и потому не настаивала на ее приезде в деревню.

После вчерашних гуляний по случаю новой дороги она проснулась позднее обычного и сразу заторопилась: нужно приготовить все необходимое к детскому празднику. В былые годы Роберт лучше всех умел их проводить. Она быстро оделась, задала курам проса и свекольной ботвы и помчалась в правление. В большом саду мужчины уже заканчивали сооружение павильонов для продажи сосисок, сахарной ваты, мороженого и прочих атрибутов детского праздника — всяких там воздушных шариков, тещиных языков, свистулек и бумажных фонариков: предполагалось, что с наступлением темноты детвора пройдет с горящими лампионами по новой дороге. Моосшвамм натягивал вокруг площадки электрические провода с разноцветными лампочками. Функе, в зубах у которого вместо привычной трубки торчали гвозди, приколачивал к одному из павильончиков расписные ставенки. Здесь же был и Воннигкайт, предвкушавший хороший торговый день и уже предлагавший на площадке свой товар. Лавочник! — презрительно подумала Ханна.