Минута жизни [2-е изд., доп., 1986] - [13]

— Избы у нас строят всегда над озёрами. Воду чтоб брать, бельишко полоскать. Изба наша карельская, как пароход — длинная. Лесу хватает, ну и ставят избу широко, свободно, в два этажа, брёвна — не обхватить.

…Николай видит свое село, свою старую избу. Босоногий, лохматый, ловкий, он бегает по ней быстро, как солнечный зайчик.

Вот наверху три комнаты: кухня, горница, спаленка. Горница обязательно окнами к озеру. Там же наверху сеновал. Рядом с ним кладовки: для рыболовных снастей, для сушёной рыбы, для мяса. Отдельно стоят кадушки с солёными грибами да брусникой. На колья нанизаны пучки разных трав, кустики дикой малины с сизоватыми засохшими ягодами. Внизу под жильём — овощи на зиму, под сеновалом — хлев, курятник, клеть для овец.

Дом пахнет с детства привычными запахами ржаных отрубей, сена, сушёной корюшки, смолистыми брёвнами.

— Коль, а Коль, расскажи, как ты стал лётчиком?

…У окна за жёлтым свежевыскобленным столом сидит отец, рядом старший брат Яков и сестра Наталья.

— Поедем в Петрозаводск, город поглядишь, — говорит Николаю отец.

Старый катер, натужно кашляя, подходит к городу. Петрозаводск раскинулся широко-широко. На пристани празднично одетый народ. Присмотревшись, Николай заметил, что взоры людей обращены к лодкам, в которых сидело по шесть человек. Все шестеро дружно, весело махали вёслами. И вдруг слева над бухтой он увидел, как что-то падает с неба. Будто кружевной платочек.

— Что это, батя?

Все на катере смотрели вверх.

— Лётчики прыгают. Парашюты это у них. Круглая простыня на верёвке, — объяснил капитан катера.

На берегу две девушки в белых гимнастёрках держали плакат. Медленно водя глазами, Николай прочитал непонятное: «Даёшь Осоавиахим!» Вдруг на берегу взревели трубы, бухнул барабан. До катера долетели песенные слова:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор…

«Буду и я прыгать на простыне, буду лётчиком», — подумал Николай. А стал учеником сапожника.

— Коль, ну расскажи про самолёты, — просит Ульяна.

…Зимой поехали с дедом за сеном. Лошадь молодая — испугалась, рванула. Санями крепко помяло деда. Николай привёз его домой ещё живого, но пока ждали фельдшера…

Горе не приходит в одиночку. Заболел отец, за ним слегла вдруг бабушка. Трудно приходилось Николаю — и на работу бегал, и за больными вместе с Натальей ходил. Скоро в доме остались он да сестра, брат Яков ещё раньше уехал на лесозаготовки. На работе вначале не ладилось, а потом ничего, пошло. Кому подошву подбить, кому набойки, а то, глядишь, и хромовые сапоги стачает. Стук да стук, а под окном кричат:

— Колька, айда щук ловить!..

Стук да стук, а думы всё про парашюты.

Сестра вышла замуж и стала реже заглядывать в дедову избу. Плохо жилось ему, пусто было вокруг, но встретился хороший человек. Работал он в Великой Губе мотористом на катере. Занёс он как-то в мастерскую сапоги. Большие, на собачьем меху, с пряжками.

— Прослышал, что здесь мастера умелые. Дай, думаю, зайду. Вещь хорошая, из армии привёз, командир подарил. На, говорит, Кузьмич за то, что самолёт всегда был в порядке, носи, говорит, на своём севере…

Выпросил Николай у заведующего мастерской те сапоги, выпросил и починил на славу. В воскресенье пошёл он в Великую Губу, нашёл Кузьмича, отдал ему сапоги. И пробыл у него весь день. Уж и поговорили они!

После этого жизнь Николая пошла по-иному. За домом сделал себе свой стадион — прыгал в длину, скакал через верёвку, бросал деревянную гранату, для тяжести обёрнутую шинным железом.

А дома утром и вечером он делал самое заветное, самое трудное упражнение. На полу рисовал мелом маленький кружок, нагибался, ставил в него указательный палец и давай вертеться. Десять, пятнадцать, тридцать оборотов. Резко выпрямлялся и шёл по половице. И так изо дня в день.

— Бойся этого проклятого стула, — вспоминал Николай слова Кузьмича.

Подошёл 1939 год. В ноябре его вызвали в военкомат.

— Хочу лётчиком.

— Пойдёшь в пехоту, Ригачин, — буркнул толстый майор.

— Смотрите, что я могу, — крикнул Николай и стал вертеться перед майором. Потом вскочил и быстро прошёлся по узкой половице.

— В авиацию, брат, этого мало… А ты, парень, и ростом не вышел, и умом, видать, не того… У тебя сколько классов? Пять? Ну так чего ты хочешь?

— Коля, ты опять молчишь. Ну, расскажи про самолёты…

— Не вышли мои самолёты…

Ульяна лежит на его руке близкая, понятная, будто всю жизнь рядом. Тихо в избе. Сверчок, прислушавшись на секунду, журчит снова. Часы тикают ровно-ровно. Вдруг с шумом срывается гиря.

— Немцы, — вскидывается Ульяна.

— Спи, спи, я рядом…

Николай гладит Улину голову, осторожно проводит пальцами по лбу, касается сомкнутых век, чувствует болезненно сжатые губы.

Впервые Николай вышел на люди зимой. Три дня мела метель, и по приказу коменданта жителей погнали километров за двенадцать на расчистку железнодорожного полотна. Ульяна, Зоя, Федора Алексеевна и Николай работали отдельно, группой. К полудню пригнали ещё людей с другого конца села. Зоя побежала к ним и вскоре вернулась с маленьким сухоньким старичком.

— Лев Иванович, преподавал географию, — отрекомендовался он Николаю. — Позвольте спросить, из каких мест?