Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания - [8]

Но когда они оказывались в постели — ведь женщину не обмануть, — Татьяна чувствовала: он по–прежнему любит ее… он осторожен с ней, он боготворит ее… Нет, он не мог ее бросить, да еще убежать, собрав все домашние деньги… Он не такой. Миня может любую глупость сотворить, но он честный… Наверное, по наивности влип в какую–нибудь «афелу»… Но где же он теперь? Каждый вечер по телевизору показывают фотографии то детей, то вполне взрослых людей: ВЫШЕЛ ИЗ ДОМА И НЕ ВЕРНУЛСЯ, ПОМОГИТЕ НАЙТИ…

Миновала неделя — от Лаврикова никаких вестей. Начался август, но погода еще держалась теплой, без заморозков, с паутиной на уличных тополях. Если, не дай бог, Миню где–то избили, он не замерз, рассуждала Татьяна, и обязательно вернется. Если его забрали в милицию, он бы уже позвонил или как–то иначе дал знать о себе. Но если он до сих пор не вернулся и даже не дал знать о себе, значит, убит. Или в плену? Что рождает хоть какую–то надежду. Но у кого Миня может быть в плену, Татьяна и домыслить не могла. Жили не тужили вдали от разбойного Кавказа, в Сибири… разве что чеченцы уже и здесь начали красть людей… не китайцы же!

В милиции приняли ее заявление о пропаже человека на третий же день (хотя, говорят, положено через неделю, а то и через месяц), объявили Миню в розыск. Фотографию Лаврикова несколько раз показали по телевидению. Время от времени звонили друзья, выражали соболезнование. Но вот принялись откликаться и незнакомые люди. Увидев фотографию Мини на экране, двое совершенно неведомых Татьяне горожан заявили, что он занимал у них деньги: у одного — сорок тысяч рублей, а у другого — двадцать пять тысяч долларов. И пусть Татьяна немедленно перешлет этот долг ценным письмом по следующему адресу: п. о. 49, а/я 5. Ясно, что вымогают. Вот пойти и узнай, кому принадлежит ящик. Но, с другой стороны, если не боятся назвать номер ящика, может быть, правда, Миня занимал?.. А некие доброхоты шепчут в трубку: якобы видели Миню в аэропорту с какой–то красоткой в кожаной мини–юбке и темных квадратных очках… а кто–то уверяет, что встретил его буквально на днях в бане, естественно, голого, но с портфелем, в котором, очевидно, лежали те самые деньги, о которых уже давно говорит город. По слухам, в том простеньком, обшарпанном портфеле Миня носил с собой около миллиона… кто говорит — рублей, кто говорит — долларов…

Однако Саня Берестнёв, Минин друг, после пьяной недели (боялся на глаза Татьяне показаться, но наконец явился!) убедил полумертвую от страха Татьяну, что Миня никогда не пошел бы в баню с деньгами, да еще с большими… Наверное, в самом деле ограбили… он же собирался купить сколько–нибудь акций завода… да вряд ли купил, так как разговоры, что новые русские скупают акции, уже долетели до МЗ, и рабочие вдруг стали отказываться отдавать бумажки свои по цене, еще вчера казавшейся им выгодной. Цена подскочила в семь раз!

— Какие акции? О чем вы? — Татьяна трогала тонкими мизинцами себе виски. — Я ничего не знаю! Я — ничего — не знаю! Ай донт ноу!

Пыхтя и краснея, и почему–то оглядываясь, долговязый Саня поведал писклявым своим голосом Татьяне об их с Миней задумке, он понимал, что виноват, — отправил доверчивого и тихого друга одного к проклятому заводу. Оказывается, сам–то он побывал там еще утром, до первой смены, и потом, расстроенный, как раз и пошел в сауну к друзьям из спорттоварищества «Белые ночи» (но не «Сочи», как послышалось по телефону).

— Наверное, будут выкуп требовать, — ляпнул Саня. Хотя было непонятно, зачем требовать выкуп, когда у Мини с собой уже были большие деньги. Впрочем, ни Татьяна, ни Саня еще не знали про те деньги, которые Миня получил под залог от золотоволосого Каргаполова. Не знали, что Вячеслав и прежде, при случайных встречах в городе, спрашивал у Мини весьма доброжелательно, как они живут, не помочь ли чем. И Миня во время последней их встречи в гараже взял да и попросил… с надеждой вернуть, сумму, да еще с процентной приплатой, удивив золотоволосого красавца…

Татьяна уже не плакала на людях, шла на работу, сделав надменное кукольное лицо, четко щелкая шпильками по асфальту. Именно в эти дни на нее свалились новые заботы: в ее кабинете, рядом с кабинетом первого заместителя мэра, каждый день толкутся господа из Англии и Германии, обещают инвестиции городу, гостей надо поощрять шуточками и цифрами. И разумеется, явившись к ним, Татьяна мигом меняется — никто из чужих и не подумает, что у нее горе. Глаза сияют, как у кинозвезд на эстраде, когда им вручают «Оскара» или «Нику».

Но к вечеру, если говорить ее собственными словами, она как выжатая «лимонка», распускаться никак нельзя, взорвется. А ведь Татьяна еще прирабатывает репетиторством.

И еще огородик имеется в дачном кооперативе за городом, четыре сотки под картошкой и плодовыми деревьями. Оба лучших куста смородины «Памяти Шукшина» вызрели — боязно к ягодам прикоснуться, усть–каспинская свесилась до самой земли, некоторые даже в пыли, не прозевать бы — осыпятся, как в прошлом году, огромные и черные, будто бусы из агата, смородинки… А пора бы и картошку окучить. На днях Татьяна съездила вечером, но поработать не дал сосед по участку. Он вместе с Миней занимается (занимался?) ремонтом машин в автомастерской.