Минотавр - [49]

Но делать этого ему не пришлось. Она не передумала и не ушла. Вместо этого она закрыла дверь на ключ и надвинулась на него с той же грязноватой улыбкой на толстых губах. В считанные мгновенья он оказался раздетым. Еще мгновенье — и он оказался под ней, в ее объятьях.

Он понимал, Александр Абрамов, что в эту минуту предает все те ценности, которыми жил, которыми дорожил и которым доверял вести его по жизни. Эта первая женщина в его судьбе была ужасна; ужасным было ее огромное лицо, заплывшее жиром, ужасны были ее тусклые, давно не мытые волосы, ужасны были ее огромные груди с черной щетиной вокруг сосков, отвратителен был вид огромного куста волос, покрывавшего ее пах едва ли не до пупка; чудовищны были ее бедра, при движении вверх-вниз на них, как желе, тряслись куски жира; невероятным был запах, исходивший из каждой клеточки ее необъятного тела, запах самки, истекавшей от желания, запах пота, похоти и грязи, запах конца рабочего дня в поле, запах человеческого тела, давно забывшего о существовании горячей воды и мыла… и, несмотря на все это, он хотел ее, хотел, и обнимал, и мял эту отвратительную, грязную, воняющую плоть, содрогающуюся от страсти; и сам он тоже, не помня себя, хрипел, стонал и вонзал зубы в соленую от пота, влажную кожу.

Когда все было кончено, он выбрался из-под этой груды и сел на кровати.

— Одевайся и уходи, — коротко приказал он. — Если придет твой муж, он тебя просто прикончит.

Не говоря ни слова, женщина стала одеваться. А он сидел и смотрел, как она с неуклюжей грацией пытается натянуть на себя огромные трусы, напоминавшие размером мешки из-под ячменя. Одеваясь, она кокетливо поглядывала на него, и ему хотелось ударить ее по лицу.

Ей осталось только надеть халат.

— Миленький, — сказала она, — мне было так хорошо. И тебе тоже, я знаю. Не беспокойся ни о чем, я приду еще раз. Я теперь буду часто к тебе приходить, тебе ведь это тоже понравилось, правда?

— Я тебе не «миленький», — грубо оборвал ее Александр. — Никогда больше так меня не называй, поняла. И уходи. Быстрей.

Женщина хотела что-то сказать, но увидела его глаза. В них не было ни гнева, ни презрения. В них только мерцал какой-то холодный золотистый огонь, от которого ей вдруг стало страшно. Не попадая руками в рукава халата, она попятилась и исчезла из комнаты.

12

Выстрелы в округе продолжали звучать каждую ночь. Пока ученики сельскохозяйственной школы не разъехались на каникулы, в ней соблюдались жесткие меры безопасности и твердый распорядок. Существовало незыблемое правило: с наступлением темноты никому не позволялось покидать границы школы. На вечерние полевые работы выходили в сопровождении вооруженной охраны. Теперь, когда с наступлением каникул Александр остался в школе один, ситуация в корне изменилась — днем арабы не осмеливались приближаться к охраняемой территории школы, и Александр мог часами бродить среди посадок, вечером же он, проскользнув между охранниками, часто отправлялся на ничейную полосу, где мог встретить кого угодно. Он делал это, чтобы доказать самому себе — никакие бандиты не заставят его сидеть, подобно овце, в школьном загоне. Это было неразумно, это было опасно; не имея оружия, он глупо рисковал жизнью. Он это сознавал. Он сделал попытку стащить из оружейного склада пистолет, но, к сожалению, его попытка не удалась. Он продолжал свои вечерние рейды безоружным. Да, это был риск, но он был в себе уверен. И вот однажды, когда на исходе дня он стоял среди посадок и кустов, глядя на склон, круто спускавшийся к видневшимся вдали палаткам бедуинов на другом конце вади, его глаз уловил какое-то движение среди земляных отвалов и сухих стеблей; он не успел даже понять, что это, как перед ним на расстоянии каких-нибудь пятнадцати метров вырос из-под земли араб; на вид ему было не более двадцати. Несколько секунд они молча глядели друг на друга, затем араб раскрыл рот, и самые отвратительные ругательства огласили вечерний воздух. Казалось, нет таких оскорблений, какие он ни обрушил бы на Александра, «сына шлюхи» и «выкидыша смерти». Пришел его последний час, кричал араб, но прежде чем это произойдет, он поимеет его в задницу, а потом — потом оскверненный его труп будет валяться здесь на поживу шакалам. Белые зубы араба сверкали, когда он приказал Александру подойти.

— Три дня я дожидаюсь тебя здесь, вонючий еврей, — сказал он. — Я поклялся на Коране, что убью тебя, но сначала натешусь твоей задницей, чтобы ты получил хоть какое-то удовольствие от настоящего мужчины, прежде чем подохнуть. Я убью тебя, как собаку. А теперь спускай штаны и иди сюда, ублюдок, сын шлюхи. И не думай, что сможешь от меня убежать.

Не говоря ни слова, с опущенной головой, глядя исподлобья, Александр сделал первый шаг. Он лихорадочно пробовал понять, что из себя представляет его противник и есть ли у него оружие в черных лохмотьях. Он не увидел ничего; на арабе не было даже обуви. Араб тоже сделал несколько быстрых шагов, и вот он уже рядом, в двух шагах — Александр ощутил резкий запах чужого тела. Наклонившись, Александр нащупал ком земли и, резко разогнувшись, бросил его арабу в лицо — этим он выиграл две секунды. Прыгнув вперед, он ударил его головой в живот и упал на него. Араб ухватил Александра за волосы, стараясь оторвать от себя… и они покатились по склону, нанося друг другу беспорядочные удары. В какой-то момент араб ослабил хватку и сунул руку за пояс, где блеснул нож. В ту же секунду изо всех сил Александр ударил его между ног и тут же нанес второй удар — в горло. Раздался хрип, похожий на вой, нож воткнулся в землю. Опрокинув араба на спину, Александр придавил его всем телом и стиснул его шею. Он знал, что будет сжимать ее до конца.