Минос, царь Крита - [29]

Но та женщина, которую приволок мне пьяница и головорез Набу-Дала, тронула мою душу.

Во взоре её был безмолвный крик о помощи. Она вымученно улыбалась, но бледные губы подрагивали. И я принял эту женщину — кажется, к величайшему удивлению воина, уже приготовившегося получить её в награду.

Я протянул ей руку, и она вцепилась в неё, как утопающая. Мы прошли в палатку. Пленница покорно села возле входа, выжидающе глянула на меня. Произнесла хрипловатым, срывающимся голосом:

— О, анакт, боги благосклонны ко мне.

— Ты пленница, которую привели мне на утеху. Какая может быть здесь милость? — ответил я резко.

— Слава о тебе, анакт, как о человеке сдержанном и достойном, не ложна, — пролепетала она. — Я верю, ты не обидишь меня.

— Я бы не был на твоём месте так уверен. Неужели ты думаешь, что молодой мужчина, вот уже второй месяц лишенный любовных утех, сможет не тронуть женщину, которая в его власти?

— И все же, принадлежать анакту Крита — это не быть отданной на бесконечное бесчестье варвару, который будет покрывать тебя с яростью зверя… Знаешь, это гнусное животное, что пленило меня, с его зловонным дыханием…

Голос её дрогнул, и она разрыдалась, вздрагивая всем телом.

Совсем молодая, невысокая, хрупкая и беззащитная, как полевой цветок под плугом, она ранила моё сердце. Я велел принести воды и подал ей умыться. Потом пригласил разделить со мной трапезу.

За едой жрица рассказала мне, что её зовут Феано, что она — посвященная Бритомартис и достойного рода. Мать её тоже была жрицей. Содрогаясь всем телом, Феано поведала, как боится гнева Богини. Я попытался утешить её, сказав, что долг перед Диктиной она выполнила, как могла, и не её вина, что не хватило сил удержать своими тоненькими девичьими руками толпу крепких, как быки, мужей. Она с облегчением ухватилась за мои слова. Особого рвения, которым часто пылали служительницы Диктины, я в ней не заметил. Скорее, Феано казалась примерной дочерью и послушной исполнительницей чужой воли.

На ложе моё жрица взошла с покорностью.

Сейчас, вспоминая её, я пытаюсь найти свидетельства коварного замысла, который юная женщина смогла осуществить. В её движениях была скованность, но я видел в этом лишь знаки пережитого испуга. Она сумела своей напускной кротостью ввести меня в заблуждение. А беззащитность её распалила мои желания настолько, что я утратил осторожность. Возможно, в вожделении, испытанном той ночью, виновны были не только долгое воздержание и непреходящая усталость души, которую мне хотелось утопить в маленьких наслаждениях. Может, она подлила мне в питье какое-нибудь зелье, возбуждающее плоть? У нее было время это сделать. Или натерла свои волосы каким — то колдовским составом? Помнится, запах у них был особенно манящий. А впрочем, какая разница? Сделанного не исправишь.

Стараясь быть нежным, я обнял Феано и, шепча ласковые слова, притянул к себе. Она оказалась далеко не столь робкой, как представилось мне сначала, но меня это не насторожило. Я жаждал ее ласки и совершенно доверился ей.

Жрица нанесла мне удар на пике наслаждения. Когда мое горячее семя низверглось в её лоно, и я мягко откатился в сторону, тяжело дыша, Феано вдруг расхохоталась — зло, визгливо, торжествующе:

— Ну, вот ты и попался, анакт Минос!!! Я, жрица Бритомартис, объявляю тебе, богоборец, волю Диктины. Отныне каждый раз, когда ты будешь сходиться с кем бы то ни было, кроме Пасифаи, дочери Гелиоса, семя твоё да обратится в змей и скорпионов!!! И будь ты проклят отныне и во веки веков!!!

Последние слова прозвучали воплем, в котором было больше боли, чем ненависти.

Я потерялся и не знал, что делать.

Она снова пронзительно закричала. Амореи Белле и Римут, стоявшие на страже, кинулись было в палатку:

— Прочь! — рявкнул я, хватая меч.

Воины поспешно скрылись.

И тут я увидел, что живот женщины вздувается прямо на глазах. Отвратительная черная змея высунула голову из её лона. Я ударил гадину мечом. Женщина опять завопила. Я, не помня себя от ярости и растерянности, вонзил ей меч в горло. Она захлебнулась кровью и смолкла.

Живот её продолжал набухать и сделался уже как у беременной на сносях. Боясь, что он сейчас лопнет, я проткнул его. Тотчас же из раны высунула голову новая гадюка. Шипя, скользнула вниз. Следом за ней из отверстой раны выкарабкался, перебирая паучьими ногами, скорпион. Я рассек змею, раздавил рукоятью меча трех копошащихся гадов и скорчился в приступе рвоты. Тем временем ещё одна гадюка выползла из тела женщины. Я, не задумываясь, рубанул и её.

Следующим моим побуждением было выскочить прочь из палатки, но я вовремя подавил его. Стражники могли устрашиться, увидев мой ужас, и своими криками перебудить всех. Варвары — отважные воины, но, в отличие от критян, простодушны и, временами, совсем по-детски пугливы. Они не побегут перед лицом врага, их не смутят угрозы и проклятия, но совершившееся колдовство и испуг вождя способны сломить их мужество.

Пожалуй, и безобразный Пан, внезапно явившийся им, не смог бы наделать большего переполоха, чем я, поддавшийся своему страху! Пришлось остаться в палатке наедине с заколдованной покойницей.