Минная гавань - [50]

Сливин таинственно улыбнулся, как бы припомнив что-то только ему известное.

— А ведь верно: четвертый год — и все на втором. Только на первом-то месте другие экипажи более года или двух лет не удерживаются. Чем вы это можете объяснить?

— Отчасти ходом соревнования, его остротой.

— Отчасти… А вы дипломат, Пугачев. Кстати, по поводу последнего распределения мест… Об этом я достаточно осведомлен. Буду с вами откровенен. Видимо, не секрет, что начальник вашего политотдела стоял за то, чтобы первое место по итогам соревнования присудить вашему экипажу. Но Буторин, с его неуемным темпераментом, сумел всех убедить, что больше второго вы не заслуживаете. Однако в справедливости такого решения усомнился сперва лишь замполит Неткачев. Ходил в политотдел, доказывал свою точку зрения. А где же были вы, почему не поддержали своего комиссара?

— Я судил о наших общих, да и собственных недостатках более строго. Вот это и не позволило мне свой экипаж считать достойным лидерства.

— Похвальная скромность. Но уж слишком заметна ваша природная доброта. Вообще-то я не против этого качества. Только доброта должна быть не всепрощенческая, не мягкая, как пуховая перина, а принципиальная, жесткая и неразменная, как сама правда. Это я вам не в укор говорю, а на будущее. В ваших профессиональных и организаторских способностях, в умении создать единый, дружный экипаж сомнений не возникает. Только вот маловато у вас командирской жесткости. Подумайте об этом. А в остальном лично у меня претензий нет. Теперь дело за вами. И суть не в том, чтобы просто сказать «да». Надеюсь, понимаете, сколь велико доверие, которое вам будет оказано. Большому кораблю — большое плавание. Придется решать задачи, имеющие подчас государственное значение. Вот я и спрашиваю вас: готовы ли вы взять на себя такую ответственность?

Семен мгновение выждал и спокойно ответил:

— Готов, товарищ адмирал.

Уже на другой день Семена Пугачева представили более высокому морскому начальству. Состоялась недолгая деловая беседа, после чего кандидатура Пугачева на новую должность была окончательно утверждена. В тот день Семена ожидал еще один приятный сюрприз. Он собирался уже отметить у дежурного пропуск, чтобы покинуть здание штаба, но его снова пригласили в кабинет Сливина.

Захар подумал, что Петр Степанович решил поздравить его с новой должностью и пожелать, как водится, счастливого пути. Только никак не мог он предположить, что спустя несколько минут выйдет из адмиральского кабинета, держа в руках новенькие погоны капитана третьего ранга. Оказалось, что именно в этот день был подписан приказ о присвоении Семену Ильичу Пугачеву очередного воинского звания.

К месту новой службы Семен должен был явиться после того, как рассчитается в бригаде со всеми дедами. На это ему отпускался месяц. Оставшихся от отпуска трех дней вполне хватало и на то, чтобы ненадолго заглянуть в свою родную деревеньку.

Всю ночь, пока скорый поезд мчал его от столицы на восток, Семен не спал. Вспоминал детство, старых друзей. Мысленно он представлял себе тот путь, который прошел от крыльца родного дома до командирского мостика. Его жизнь, как он думал, нельзя назвать легкой, но Семен был доволен, что нашел в ней свое место, что был все-таки счастлив, достигнув того, к чему стремился. Служил как полагается, женился на любимой женщине, растит сына. А что касается ближайших перспектив, то лучшего и вообразить невозможно: его, Семена Пугачева, ждал океан.

На станции ему удалось разыскать попутную машину. Из уважения к флоту лихой колхозный шофер мчал Семена по пыльному проселку на полной скорости. Мелькали знакомые перелески, неглубокие овражки, поля. Три года не был Семен дома и теперь налюбоваться не мог родной сторонкой. С волнением и грустью узнавал он места, где прошло все его детство.

Перед самой околицей Семен попросил, чтобы его высадили. Особая прелесть была в том, чтобы не торопясь пройтись по деревне. Близился вечер, но жара еще не спала. Семен снял тужурку, расслабил галстук и расстегнул ворот кремовой рубашки. Нестерпимо хотелось скинуть ботинки и, как в былые годы, шагать босиком по утоптанной тропинке, что вела мимо палисадников.

Пугачев обогнул косогор, на котором возвышалась облупившаяся церковка со ржавым амбарным замком на железных дверях. Сразу же за косогором открывался пруд, по берегам которого тесным рядком стояли, будто обнявшись, древние ветлы. А там, за деревьями, родной дом, старая бревенчатая пятистенка. Крытая почерневшей дранкой крыша. Через плетень перекинут половичок, на кольях — две махотки, словно чьи-то смешные сказочные головы, выставленные напоказ.

Семен шагал размашисто, волнуясь и радуясь предстоящей встрече с матерью. Он увидал ее в окне. И не выдержал — побежал к крыльцу… Мать охнула, заспешила навстречу, громыхнув где-то в сенцах пустым ведром. Вот она показалась в дверях. Маленькая, в платочке, в ситцевом фартучке. Протянула дрожащие руки. Они обнялись, расцеловались. Семен смеялся, мать со слезами на глазах улыбалась.

— Заходи, родимый, заходи, — приглашала она.

И Семен шагнул через порог. Пахну́ло ни с чем не сравнимым запахом родного жилья. Все простенько, все как в далеком детстве: побеленная русская печь, вдоль окошек — широкая лавка, чисто выскобленный стол. В правом углу божья матерь со святыми угодниками греются у крохотного лампадного огонька.