Министерство по особым делам - [80]

– Список, – сказала Лилиан, поднимаясь и увлекая Фейгенблюма за собой.

Она подвела его к доске объявлений в коридоре рядом с его кабинетом. Сюда помещали информацию о культурных событиях, праздничных службах, встречах международной женской сионистской организации, о выступлении фольклорного танцевального ансамбля из Израиля, о встречах всех других групп, которые уже боялись собираться. Доска была под стеклом, в металлической витрине землистого цвета, и походила на картотечные шкафчики и больничное оборудование – функциональные вещи длительного пользования. Этой доске было столько лет, сколько стене, на которой она висела, стеклянные дверцы – Лилиан подергала их – были заперты.

С недавних пор этой витрине нашли новое применение. В ней поместили список. В одну колонку, через два интервала, он растянулся уже на две с половиной страницы. Список пропавших евреев в алфавитном порядке давал информацию и позволял держать людей, подобных Лилиан, именно там, где она и находилась – за дверьми кабинета Фейгенблюма.

Лилиан сильно дернула металлическую витрину. Она не поддалась. Тогда Лилиан поднесла свой прекрасный новый нос прямо к стеклу. Стала водить по списку пальцем и нашла место, где полагалось быть Пато, между Нестором Левиным и Марией Рабин.

– Вот, – показала Лилиан. – Здесь должно быть имя моего сына. – Она постучала ногтем по стеклу. – Давайте откроем витрину и впишем его имя прямо сейчас. – От ее дыхания стекло запотело, а глаза ее так горели, будто по ту сторону стекла находились сами эти дети.

– Скоро впишем, – пообещал Фейгенблюм и отвел глаза от Лилиан, молча приветствуя проходившего коллегу. – Как только Пато попадет в список, мы сразу внесем его имя. И не карандашом. Мы впечатаем его, как положено.

– Что значит «как только попадет в список»? Надо просто добавить строчку, разве нужно что-то еще?

– Не так-то все просто в наши дни.

– Это я слышала не меньше миллиона раз, – сказала Лилиан. – Не меньше, чем в миллионе других мест. И только один раз, только здесь я услышала: «Я сделаю все, что смогу». Это сказали вы, Фейгенблюм. Только вы сказали: «Я верну домой всех еврейских детей».

– Это мой священный долг.

– Тогда за чем дело стало? Куда проще? Небольшая уступка, чтобы порадовать материнское сердце.

– Внести фамилию в список – не фокус, – согласился Фейгенблюм. – Для этого ничего не требуется.

– Правда? – спросила Лилиан. – И?

– Вписать мы можем хоть всех детей в мире, только это ничему не поможет. Этот список заверен правительством. Есть определенный порядок. Они должны одобрить каждое имя, даже если у них есть возражения или те же имена значатся у них. Но они знают: этот список у нас в открытом доступе, его может прочитать любой. Это протест. Этот список – вызов, он призывает правительство к ответу, и я этим горжусь. Наши сотрудники ведут свое расследование, действуют с правительством в тандеме, но независимо. Мы используем его ресурсы и боремся с ним, создаем свой официальный перечень.

– Значит, это их список, – сказала Лилиан. – Ну и фарс.

– Это наш список. Добиться большего пока не удалось никому. Мы обсуждаем имена, бьемся за каждого. Правительство продолжает отрицать, что держит этих людей в тюрьмах. И только благодаря тому, что мы настаиваем, жмем на них, используем обходные пути и тайные каналы – мы добились такого результата. Они вынуждены признать: мы обвиняем их в том, что эти люди сидят у них в застенках.

– Что именно они признают? Что вы их обвиняете?

– Да.

– И чего стоит это признание?

– Очень многого, – сказал Фейгенблюм. – Потому что оно – официальное.

– И это все? Все, на что способны главы еврейской общины?

– Думаете, если мы прикуем себя цепями к дверям Министерства по особым делам, нам удастся добиться большего? Агрессивная тактика, грубость, жесткий наезд – возможно, я буду доволен собой в конце рабочего дня, но что в итоге? – Фейгенблюм широко развел руки, охватывая и Лилиан, и Объединение общин, а возможно, и всех евреев, живущих в Онсе и вообще в Аргентине. Он поднял брови и внимательно посмотрел на Лилиан. – Стоит ли отрезать нос, госпожа Познань, чтоб досадить своему же лицу?

– Кадиш был прав – никакого толку, – сказала Лилиан.

– Как вас понимать? Вашего сына не нужно вносить в список?

– На одобрение? – Лилиан засмеялась. – Вы работаете с ними, Фейгенблюм. Вы следуете великой традиции еврейской дипломатии: признавать, что катастрофа надвигается, только когда уже ничего поделать нельзя.

– Ваше обвинение смехотворно.

– Зато потом вы воздвигнете высоченный мемориал. Потом призовете великую еврейскую армию умельцев махать после драки кулаками и начнете яростную битву за то, как эту трагедию увековечить.

– У вас разгулялась фантазия.

– Вы будете иметь дело с теми же самыми чиновниками, – сказала Лилиан. – Будете храбро сражаться с ними за то, чтобы внести в список убитых евреев на памятнике еще несколько фамилий. – Лилиан стиснула зубы. – Мне нужно совсем немного, Фейгенблюм, – чтобы мой сын, Пато, вернулся домой живым. А не попал в Музей пропавших евреев.

– Как вы смеете! – возопил он. – Ходатайствуя за пропавших, я рискую жизнью, подставляю под удар семью.