Minima philologica. 95 тезисов о филологии; За филологию - [16]

Шрифт
Интервал

ченного[60] себя, показывает, что вопрос «сам» расщеплен, двойственен и представляет собой комплекс, антагонистический внутри себя. Адресуясь к вопросу, вопрос становится сам себе недоступным.

Тот, кто спрашивает «что такое вопрос?», вряд ли сомневается, что он «совершает» или позволяет совершиться чему-то, называнному «вопрошанием», однако ему, скорее всего, не вполне ясно, что он совершает или чему дает совершиться, так ставя вопрос. Он спрашивает «что-то», дабы зафиксировать осуществляющееся и опредмечивающееся в нем «чтобы». Вопрос должен был быть движением к некоторой еще незнакомой вещи, но вещь теперь уже заключается в самом вопросе, и движение, которое должно было вести к другому, направляется на самого себя как на это движение – и тем самым свидетельствует, что хоть и осуществляет это движение, но именно потому не может сделать его предметом своего познания. Вопрос и есть уже то самое, о чем еще только спрашивает. Но именно тем самым, что все еще спрашивает, что он такое, он свидетельствует, что тем же самым и предшествует опредмечиванию того, что можно было бы запечатлеть в когнитивно постижимом «что-то», и безвозвратно выходит за его пределы. Своеобразие вопроса о[61] вопросе заключается, таким образом, в том, что в каждом своем «здесь и теперь» он предшествует себе и, расщепляясь, упускает себя, не соответствует самому себе, и в каждом случае обгоняет свою истину – понятую в рамках корреспондетной теории, – и отстает от нее, и только тогда и остается собой, когда он есть просто безответное, не имеющее ни респондентов, ни корреспонденций искание и ненасытный, одержимый поиск. Простым своим вопрошанием вопрос о вопросе предшествует себе, прибегая к себе как к другому. Вопрос о том, что же такое вопрос, таким образом, не-возможен в том смысле, что он выходит за пределы любых возможностей, способностей и сил постигать себя и существует единственно как собственная эксценденция[62]. Он существует, не трансцендируя себя в направлении сопоставимого другого, а переходя от и из себя вовне к себе же как к непостижимому другому – и потому, возможно, не-другому – и продолжая к нему переходить. Ход этой эксценденции – вопрошания – нельзя свести к субстанции, будь то субстанция вопрошаемого, вопрошающего или самой формы вопроса, поскольку такая субстанция заключалась бы единственно в эксценденции из нее и, таким образом, в ее непредсказуемом переиначивании. Вопрошание о вопросе так же настойчиво, как любое вопрошание, однако в отличие от любого другого вопрошания его нажим беспредметен, его нельзя однозначно тематизировать, и соотнесение с каким-либо «что» или существом сдерживает его. Поскольку вопрошание не может принять конечной – а значит, вообще никакой – формы, которую не могло бы само же, поставив под вопрос, сделать недействительной, оно тем самым открывает возможность, что происходящее в нем работает и для, казалось бы, более скромных форм предикации или императива. В нем становится понятным, что простое вопрошание всегда больше вопроса, который можно задать, оно гипертелеологично, неограничимо, бесконечно и способно найти ответ только в себе же – даже если ответ будет таков, что не вкладывается в слова.

Так как вопрошание существует только в языке, будь то язык жестов, манер, организации общества, вопрос о вопросе в каждом своем движении – вопрос о языке. А поскольку это к тому же вопрос не контингентный, а тот единственный вопрос, которым заражены все формы поведения, связанные с языком и окрашенные языковой тинктурой, вопрос, в котором все они достигают апогея, но не окончательности, и, кроме того, поскольку это вопрос не «логический», а словно бы то предупредительно, то настойчиво исследующий структуру логоса, – он является фило-логическим вопросом par excellence. Как в таком случае обстоит дело с вопросом «Что такое филологический вопрос?»? Раз вопрос о вопросе – фундаментально (точнее, а-фундаментально) филологический, то вопрос об одном определенном типе вопроса, который расценивается как «филологический», будет не просто сужением вопроса о вопросе, но и отклонением от его вопросительного смысла. В таком случае будет обсуждаться лишь определенная и требующая дальнейшего определения дисциплинарно-техническая проблема с уже заданными историческими параметрами, которая допускает только внутринаучные и процессуально-логические решения. Но вопрос о филологическом вопросе можно понимать и в другом смысле. Тогда вопрос будет предполагать, что филология определяется в первую очередь своими вопросами, то есть не неким заданным предметным полем и в еще меньшей степени допущениями, убеждениями и принятыми на веру положениями, раньше именовавшимися мировоззренческими, а теперь – так называемыми культурными; и далее, он будет предполагать, что подход к тому, что в строгом смысле можно назвать филологией, отыскивается, только если задавать вопрос о филологическом вопросе. Такой вопрос позволит освободить филологию от doxai других дисциплин, техник познания или форм опыта и позволит, как минимум в теории, отделить ее от ставших сегодня сомнительными унаследованных элементов, исторически определявших – по большей части под покровительством юридических, конфессиональных или антиконфессиональных убеждений – ее границы. Таким образом, вопрос о том, что такое филологический вопрос, не есть вопрос о контурах филологии как твердо укоренившейся академической дисциплины – если бы она была в полном смысле укоренившейся, такого вопроса бы не возникло; и это не вопрос о шансах на стабилизацию этой дисциплины в борьбе с враждебным захватом ее ресурсов другими, якобы более прибыльными дисциплинами – иначе вопрос свелся бы к попытке, как Мюнхаузен, подпереть распадающийся порядок этим же самым распадающимся порядком. Но этот порядок – и это тоже предполагается нашим вопросом о том, что такое филологический вопрос вообще, – возможно, вообще нельзя «подпереть», он не «стоит» того и, может быть, не имеет «значения», которое оправдывало бы его дальнейшее существование. Продолжить эти оговорки можно было бы так: где бы ни возникали подобные значения, оценки, нормативные инстанции в филологии на протяжении ее истории, их заимствовали из смежных дисциплин, пользовавшихся уважением в обществе, и филология только в исключительных случаях подвергала эти значения и оценки критическому анализу. Из


Рекомендуем почитать
Существование Бога

«Существование Бога» – главный труд авторитетнейшего современного британского аналитического философа и теолога Ричарда Суинберна. Цель данной книги – попытка индуктивного доказательства бытия Бога, оценка вероятности того, что суждение «Бог существует» истинно, а также обзор и интерпретация традиционных доказательств бытия Бога, критика контраргументов и формулировка собственного варианта теодицеи. Опираясь на данные современной науки, автор создает тщательно продуманную программу естественной теологии.


Несчастная Писанина

Отзеркаленные: две сестры близняшки родились в один день. Каждая из них полная противоположность другой. Что есть у одной, теряет вторая. София похудеет, Кристина поправится; София разведется, Кристина выйдет замуж. Девушки могут отзеркаливать свои умения, эмоции, блага, но для этого приходится совершать отчаянные поступки и рушить жизнь. Ведь чтобы отзеркалить сестре счастье, с ним придется расстаться самой. Формула счастья: гениальный математик разгадал секрет всего живого на земле. Эксцентричный мужчина с помощью цифр может доказать, что в нем есть процент от Иисуса и от огурца.


Магический Марксизм

Энди Мерифилд вдыхает новую жизнь в марксистскую теорию. Книга представляет марксизм, выходящий за рамки дебатов о классе, роли государства и диктатуре пролетариата. Избегая формалистской критики, Мерифилд выступает за пересмотр марксизма и его потенциала, применяя к марксистскому мышлению ранее неисследованные подходы. Это позволяет открыть новые – жизненно важные – пути развития политического активизма и дебатов. Читателю открывается марксизм XXI века, который впечатляет новыми возможностями для политической деятельности.


Эго, или Наделенный собой

В настоящем издании представлена центральная глава из книги «Вместо себя: подход Августина» Жана-Аюка Мариона, одного из крупнейших современных французских философов. Книга «Вместо себя» с формальной точки зрения представляет собой развернутый комментарий на «Исповедь» – самый, наверное, знаменитый текст христианской традиции о том, каков путь души к Богу и к себе самой. Количество комментариев на «Исповедь» необозримо, однако текст Мариона разительным образом отличается от большинства из них. Книга, которую вы сейчас держите в руках, представляет не просто результат работы блестящего историка философии, комментатора и интерпретатора классических текстов; это еще и подражание Августину, попытка вовлечь читателя в ту же самую работу души, о которой говорится в «Исповеди».


Работы по историческому материализму

Созданный классиками марксизма исторический материализм представляет собой научную теорию, объясняющую развитие общества на основе базиса – способа производства материальных благ и надстройки – социальных институтов и общественного сознания, зависимых от общественного бытия. Согласно марксизму именно общественное бытие определяет сознание людей. В последние годы жизни Маркса и после его смерти Энгельс продолжал интенсивно развивать и разрабатывать материалистическое понимание истории. Он опубликовал ряд посвященных этому работ, которые вошли в настоящий сборник: «Развитие социализма от утопии к науке» «Происхождение семьи, частной собственности и государства» «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» и другие.


Русская идея как философско-исторический и религиозный феномен

Данная работа является развитием и продолжением теоретических и концептуальных подходов к теме русской идеи, представленных в предыдущих работах автора. Основные положения работы опираются на наследие русской религиозной философии и философско-исторические воззрения ряда западных и отечественных мыслителей. Методологический замысел предполагает попытку инновационного анализа национальной идеи в контексте философии истории. В работе освещаются сущность, функции и типология национальных идей, система их детерминации, феномен национализма.