Миниатюры - [5]

— А не пошел бы ты вместе со своим кодексом, а? Иди, иди…

Погуляй, подыши воздухом, подумай над своим поведением… Ишь, жаловаться он будет. Ага. В инспекцию. Идиот. И заявление, ведь, написал: генеральному директору Иванову Петру Николаевичу от главного бухгалтера Иванова Петра Николаевича… Придурок. Иди-иди!

Не оборачивайся! Ишь, раздвоение личности у него… И как с такими работать?

Дайвинг

— Я «подсел» на дайвинг. Уезжаю куда-нибудь — и под воду сразу.

Тишина, рыбки красивые…

— Нет, мне все эти ныряния неинтересны. Гул в ушах, скука… Я люблю встречи, людей, разговоры. Девушек люблю. Красивых, — поклон в одну сторону. — И умных, — поклон в другую.

— Не поняла… Это ты меня сейчас дурой назвал, что ли?

— А я тебе, выходит — уродина? …

— Вот я и говорю: люблю я дайвинг.

Наблюдал

Девочки лет десяти идут из школы. Откормленные девочки, пухленькие, румянец во всю щеку. В белых блузках и форменных школьных пиджачках. Они стояли посреди тротуара и разговаривали об умном:

— Пойми, ты на краю одиночества! Вот смотри — тут люди, — чуть не кричала кругленькая девочка, размахивая руками. — Вот — люди. Она обводила вокруг, привлекая внимание к мысли.

— А вот — ты. Понимаешь? Ты на самом краю одиночества!

Классика

Звонок в дверь ранним воскресным утром, когда все еще спят, накапливая тепло и негу к пятидневной рабочей неделе, вызывает только раздражение. Фома Игнатьевич подождал немного: может, жена поднимется первой и откроет дверь? Может, кто-то уже проснулся и стоит на кухне, и сейчас… Опять звонок. Да длинный, уверенный. Жалея себя и одновременно готовясь встретить грудью любую неприятность, Фома Игнатьевич поднялся, сунул ноги в старые разношенные тапки и зашаркал на выход. Третий звонок.

— Ну? — спросил Фома Игнатьевич в пространство за дверью, открыв ее и распахнув настежь. — Ну? Чего надо?

— Вот сюда глянь, дядя! В руке звонившего в дверь распахнулась толстая кожаная книжица красного цвета. Вот и чего она красная — еще пытался уцепиться мозг за длинные и медленные размышления ни о чем.

— Все понятно? Собирайтесь!

— А дети?

— И детей поднимайте. Сегодня Шишкин. Там можно с детьми.

— Дети! — закричал тонко и радостно Фома Игнатьевич. — Дети!

Вставайте! Мы сегодня идем на выставку!

— Пол часа на сборы. Автобус внизу. Опоздаете — сами знаете. Они успели просто вот тютелька в тютельку. Как говорится, «на падающем флажке».

— Ивановы! — кричал от передних дверей молодой полицейский в черной форме. — Ивановы!

— Есть, все! — отвечали сзади.

— Так… Опискины!

— Это мы, — ответил Фома Игнатьевич. — Мы все.

— Староприходские!

— Извините, Староприходский. Я один. Жена умерла.

— Вот ведь, — беззлобно ругнулся полицейский. — Опять со списками напортачили. Вычеркиваю, значит. После переклички тронулись. В пути кто-то впереди читал справку о знаменитом русском художнике Шишкине. Все слушали молча и внимательно. Даже дети. Они уже понимали. Когда приехали, увидели огромную очередь.

— Ну, вот… Провошкались с вами. Теперь на весь день, считай.

Ну, пока займемся чтением. Предъявите читательские билеты, подготовьтесь объяснять, если что не так. И пошел по проходу от самого начала автобуса и к самому его концу. Брал в руки читательский билет, листал быстро, сравнивал фотографию с лицом владельца, потом смотрел в свои списки, отмечал что-то, командовал «на выход», и человек бежал в конец очереди. И так с каждым.

— А вот вы, Игнат Фомич…

— Фома Игнатьевич мы, — робко возразил Фома Игнатьевич.

— А не одна фигня? Чем органы поправлять, лучше бы за собой следили. Когда взяли «Войну и мир»? А? А когда сдавать будете? Что, совсем ничего больше не читали? Маловато у вас выходит. Не по норме.

Я вот ставлю специальную отметку — потом участковый проверит. Но на следующей неделе за вами будет Достоевский и Чехов. Оба сразу.

Согласно списков. То есть, прощаю… Пока. На выход! И Фома Игнатьевич, подталкивая детей и прижимая локтем руку жены, пошел в конец длинной очереди на выставку великого русского художника Шишкина, радуясь, что простили. Хоть и Пока. Ничего, на следующей неделе вечерком после работы осилит и Достоевского, и Чехова. Понятное же дело — на классике держится все. От семьи до государства — на классике. Сзади следующему скомандовали:

— На выход!

Нормальный

— Трава сухая. Значит, может быть дождь. Примета точная.

— Хорошо, что еще?

— Птицы высоко летают. То есть, если дождь будет, так к вечеру, не раньше.

— И это запишем…

— Все пишете?

— Ну, а как же? Нам с вами всегда записывать надо. Вот сегодня, например, пятнадцатое января. На улице минус двадцать. А у вас — дождь… Записываю.

— А если он пойдет, так я нормальный, правда?

Пора сваливать!

На улице машина, проехав около бордюра и задев лужу, обрызгала мои свежепостиранные джинсы. Ублюдки! Сваливать надо отсюда, правильно говорят знакомые! На работе меня вызвали к начальнику отдела, и тот заявил, сука, что раз я не успел все сделать за неделю, то придется сегодня задержаться. Это в пятницу-то! Надоело мне это хуже горькой редьки! Правильно говорят мне знакомые в Интернете: в этой стране невозможно жить! Поэтому я все равно ушел пораньше, купил в киоске пива, выпил на ходу… И тут же привязался какой-то поганый мент, требуя мои документы! Уроды! Сваливать пора, давно пора! В магазине за прилавком стояли одни таджики и туркмены.