Миниатюры - [3]

— Мама, ты только не волнуйся. Я здесь, все в порядке.

— Я уже не волнуюсь, сынок. Пришло мое время. Вот поэтому не могу врать — ты не наш. Пойми… Мы должны были хранить тебя от врагов, поэтому и увезли так далеко от места, где ты родился. И никто-никто не знал об этом. Кроме тех, кому положено знать. Но мы тебе никогда не говорили. Понимаешь, время здесь такое было… Она помолчала, отдыхая. Потом медленно высвободила свою руку из его, показала сухим дрожащим пальцем.

— Там, в секретере — письма.

— Я знаю, мама.

— В самом низу… Там пачка — тебе. Ты поймешь.

Она устало прикрыла глаза и с удовлетворенной улыбкой задремала. А он, пожав плечами, полез, покряхтывая от боли в спине, в секретер. Вот они, письма. Много разных писем. Есть и его, из армии.

Тогда писал каждую неделю. Их просто усаживали, давали тетрадный лист, и под наблюдением ротного замполита все разом писали письма домой. Вот эта пачка, перевязанная бечевкой — это папины, старые.

Когда он мотался по командировкам. Вот эти — опять из армии. Свежих писем не было. Потому что вышло из моды писать письма. Так легко включить телефон и поговорить. Или компьютер — там даже можно в лицо друг другу поглядеть. Великая вещь — цивилизация. Так, вот эти, наверное. Ого, какая пачка! Раз, два, три…

Пятьдесят два письма. Точно, раз в год. Последнее, выходит, пришло только месяц назад. Как раз на его день рождения. С хрустом развернулся лист толстой мелованной бумаги. Буквы, написанные переливающимися разными цветами чернилами на неизвестном языке, сложились вдруг сами в ясное и понятное:

— Дорогой Гарри! Мы ждем тебя первого сентября в Хогвартсе…

Люди — такие прикольные!

Некоторые из них твердо уверены, что знают больше меня, потому что регулярно смотрят телевизор.

Детство и взрослость

— Самолеты — это красиво. Мы в большом селе жили, так к нам на луг прилетал самолет из экспедиции. Летчики в форме, девушки в клетчатых ковбойках. Они за водкой прилетали в наш магазин. Наши-то пили свою, чистую, магазинную почти никто и не покупал. А эти сразу брали ящик, а то и два. И так несколько раз за лето. А мы, дети, всей толпой сбегались на луг и смотрели на самолет. Даже потрогать можно было. А самые наглые успевали сесть в кресло пилота и понажимать какие-то кнопки — ну, пока их не погонют с матюками разными. Вот такое детство и вспоминается: лето, зеленый луг, синее-синее небо, самолет, летчики в красивой форме, девушки в ковбойках и панамах… У нас тогда многие решили в летчики пойти.

Или в геологи, чтобы тоже в экспедиции ездить и вот на таком самолете летать в соседнее село за водкой.

— А ты, значит…

— А я — по мамкиным стопам. Вот, торгую той водкой и жду самолета, который опять возьмет ящик или два. Вот на БТР приезжали, так выгребли всю тушенку и старые макароны — план выполнили за один раз. Теперь жду авиацию. Мамка мне так и говорила: есть те, кто за водкой летает, а есть те, кто водку продают. Вот я, значит, как мамка.

Не Галатея

Скульптор смотрел на нее влюбленными глазами, а она, нисколько не стесняясь своей наготы, вертелась, сгибалась и разгибалась перед большим, во всю стену, зеркалом. Да и чего ей было стесняться, если она столько времени даже не знала, что такое одежда?

— Это что? — спросила она.

— Где?

— Вот это. Что это такое? Что это за складочка? — она недовольно повернула прелестную головку и показала оттопыренным пальцем на свой бок.

— Ну, радость моя, это — складочка, которая всегда появляется, если согнуться вбок, но она красивая! Ты вся красивая! Это правда! Я люблю эту складочку! Я люблю всю тебя! А иначе бы…

— …Ну, нет, — не слушала та, — складочку придется убрать.

Лик-ви-ди-ро-вать, — по слогам, со вкусом произнесла она новое слово, пришедшее в голову.

— Но как же, солнышко…

— А это, вот это — что такое, а? Она похлопала себя ладошкой по подбородку.

— Ты мне что, второй подбородок приделал, что ли?

— Какой второй подбородок? — в ужасе всплеснул он руками. — Что ты выдумываешь? Она опустила голову вниз, плотно прижав подбородок к груди, и посмотрела искоса в зеркало:

— Вот же! Ты что, не видишь? Тоже мне — художник! Нет, так не пойдет. Это тоже надо будет убрать, — она еще раз взглянула в зеркало. — …И живот тоже. Ты слышишь?

— Но как…

— И еще, — она крутнулась, смотря в зеркало через плечо. — Эта толстая задница не может принадлежать мне!

— Ты совершенна! Ты — закончена!

— Что-о-о? Как это — закончена? Это, — она выделила голосом, да еще рукой обвела свое отражение в зеркале, — никому показывать нельзя. Понимаешь? Немедленно, сию же секунду убери все это. Или…

— Хорошо, — сказал он, беря в руки молоток и перебирая на рабочем столе свои инструменты. — Я все понял. Становись обратно. … Через день к нему пришел лучший друг, который видел рождение великого чуда с самого начала — от куска мрамора до почти живой в своей красоте и замершем жесте скульптуры.

— Ну, как? Ты уже закончил свою Галатею?

— Да, пожалуй, — протянул нехотя скульптор, мрачно сидящий на простом табурете в углу студии.

— Я могу поглядеть?

— Смотри… Друг обошел вокруг скульптуры, накрытой белой простыней, приподнимая то один, то другой ее край, а потом отошел и сел на второй табурет возле скульптора. Помолчали немного.