Милость Господа Бога - [8]

Произведя поверхностный осмотр своих владений, Коун немного успокоился и воспрял духом.

Он с усердием принялся за работу по очистке жилья от грязи и камней. Вывернув из земли два больших камня, он освободил вход в пещеру и во второе помещение в глубине холма. Один из камней был почти совершенно плоским и со временем из него получится подобие кухонного стола. Рядом с ним удобно будет устроить очаг.

Высота пещеры была футов восемнадцать, в ширину — футов десять, а в глубину — не меньше двадцати. Не видно было никаких признаков, чтобы во время Потопа вода достигла этого места. Внутри, однако, было сыро и Коун разжег костер, чтобы осушить влажные стены. Пришлось много раз пересечь пролив, чтобы перетащить на берег, а затем в пещеру то, что могло понадобиться для устройства минимального комфорта, в том числе различные доски, а неделю спустя он принялся за сооружение полок, на которых он разложил все свои вещи. На них же впоследствии можно будет устроить продуктовый склад. Что бы ни было, нужно думать о будущем.

Он принес с корабля разнообразные инструменты, в том числе большую подзорную трубу, сколотил стол, койку и даже кресло-качалку, для которого пригодились обручи бочонка из-под пресной воды. Недалеко от входа в пещеру под ветвями акации он построил деревянную хижину. Три стены хижины были сложены из стволов молодых деревьев, которые Коун срубил в лесу, а четвертая сторона осталась открытой, чтобы, находясь в хижине, он мог любоваться живописным лесным пейзажем, простиравшимся до самой береговой линии.

Крышу хижины он укрыл от палящего солнца пальмовыми ветками, связав их обрывками корабельного каната. Когда ему надоедало сидеть в пещере, служившей одновременно кухней, спальней и гостиной, он перебирался в хижину — своеобразный балкон — укладывался в гамак, изготовленный из куска парусины, и размышлял о себе и своем беспросветном одиночестве.

Можно ли было назвать эту жизнь жизнью?

Все же лучше, чем смерть.

Стоит ли такая жизнь усилий?

«Однако же я дышу!»

Когда бывало особенно душно, он, напротив, предпочитал оставаться в прохладной пещере и зажигал керосиновую лампу. Он подумывал уже о том, чтобы у входа в пещеру смастерить себе железные решетчатые ворота, хотя это и было абсолютно ни к чему: не от кого запираться. Тем более не запрешься от Господа Бога, который, безусловно, знал, где он поселился и, если ему вздумается заглянуть перемолвиться словечком со своей «маленькой ошибочкой», то Он знает, где его найти и Его не остановит железная решетка у входа.

* * *

Недели через две Коун тяжело заболел. У него начались сильнейшие головные боли, рвота, и поднялась температура. Противно рябило в глазах. Он ничего не ел, но его непрерывно рвало. Тело покрылось липким зловонным потом. Пучками выпадали волосы. Не стало бороды и волос на груди и под животом.

Скорее всего начиналась лучевая болезнь. Что это, следствие облучения или Божья воля? Может быть, Он знает, что я не перестал сердиться на Него за то, что Он сделал? Пожалуй, мысли тоже надо контролировать. Для Того, Кто знает голос каждой птицы, не составляет никакого труда прочесть мысли какого-то там К. Коуна. Надо бы научиться держаться подальше от Зоны Слежения и (или) Его Всевидящего Ока. Но даже если мне известно, где Его дверь, я слишком болен, чтобы постучаться в нее. Пусть Он Сам смотрит на меня и, если у Него подходящее для этого настроение, пусть благословит.

Коун лечился, как умел, аспирином. Чтобы хоть как-то утолить голод, он жевал сырые рисовые зерна, хотя вряд ли это приносило пользу, так как он все извергал обратно. Рвало непрерывно, и все усиливалось чувство заброшенности и безнадежности. Не к кому прийти вместе поплакать над его несчастной судьбой. Бог сказал: «Живи побыстрей». А потом: «Пару раз вздохнешь — и собирайся в дорогу». Хотя Коун и согласился, но его сознание не принимало никаких условий.

Ночью он непрерывно бредил, а приходя в себя, проклинал Того, Кто дал ему жизнь, и тех, кто способствовал его рождению. Раз в полузабытьи он почувствовал (ой, мама!), будто бы чья-то рука приподнимает его голову, а потом словно кто-то вливает в его пылающий рот освежающую струю кокосового сока.

Бред ли это или в самом деле возле него стоял маленький черный божок и поил его соком из расколотого ореха?

— Буз? — пробормотал он, но никто не ответил.

Кто бы это ни был, божок или зверь, Коун протянул руку, чтобы прикоснуться к нему. Рука, державшая его голову, отдернулась, он больно стукнулся затылком и опять перестал видеть и соображать.

Утром возле своей постели он нашел два спелых банана и несколько апельсинов. Коун с огромным трудом очистил апельсин — и крепкий аромат ударил ему в голову. Он жадно высосал содержимое. Судя по тому, что он чувствовал, он, скорее всего, был жив. Он был один, но все еще в этом мире. Или уже там?

Снова начало тошнить. Существо (или некто) не возвращалось. Коуна снова вырвало, и он потерял сознание. Он не знал, как долго это продолжалось. Он не знал, навещал ли его кто-нибудь опять. Придя в сознание, он не мог отделить реальность от бреда. Он лежал на теплой земле, и его согревало солнце. Некто вынес (или выволок) его из пещеры и положил возле хижины у ствола акации.