Милосердие - [5]

И снова воспоминания о нем… И так всегда, стоит ей лишь задуматься о пережитых годах войны. Слухи об Андрее доходили до нее до осени сорок четвертого — то он был снова ранен в штыковой атаке во время штурма «Голубой линии», то контузило в боях на Миусе, неподалеку от родных мест. Столько было приписано ему смертей, что можно бы и не поверить в них. Но Савелий как мог успокаивал ее: прошлое не вернешь, погибших не воскресишь.

Утешая, Савва незаметно вошел в ее судьбу и в ее душу. И, как говорится, живые думают о живом. Вышла замуж, пошли дети. Вот уже сын в армии служит. А сама она защитила кандидатскую степень, потом докторскую, под ее началом одна из интереснейших клиник, у нее уйма общественных обязанностей. И энергии еще много, но устает она только от воспоминаний, как ни странно. Люди отдыхают, вспоминая прошлое, а она устает. Не физически, а душой изнемогает.

Она боялась встречи с Николаем Кубановым и жаждала ее. И помимо всего, ее тревожило какое-то смутное предчувствие…

И в трамвае, и в электричке Евгения Павловна пребывала точно в забытьи, и почти не думала о том, что ей предстоит сейчас пережить. И лишь когда подошла к воротам своей дачи и увидела у калитки мужа — сердце зашлось, силы покинули, и она невольно взялась рукой за штакетину забора. Но муж не заметил этого. «И не нужно ничего объяснять», — подумала она.

Отворила калитку, шагнула во двор и сразу же увидела некоторых знакомых, приглашенных на обед. Пока она переодевалась и принимала душ, что отвлекло ее от тяжких покаянных мыслей, успокоилась и уже вышла в обычном, нормальном состоянии, какой ее знали все близкие и те. кто пользовался ее услугами в клинике и на дому. Но она сразу заметила, что Кубанова еще не было, мелькнула мысль: без него ей легче.

Смущаясь и извиняясь за опоздание, Евгения Павловна пригласила гостей к столу. Были здесь и ее друзья-медики, и товарищи Савелия, бывшие командиры — все такие хорошие, милые, по-родственному близкие. Со многими сохранились прежние отношения. Галина Сватко до сих пор считает ее своей учительницей и наставницей.

— Савелий, наливай вино, — предложила Евгения Павловна, умиленно рассматривая присутствующих. — Помянем тех, кого нет среди нас…

— Меня не поминайте, я — здесь!

Это пришел Кубанов. Он верен себе — всегда и везде чувствует себя как дома.

— Спасибо, что пришел, — возбужденная, с порозовевшими щеками поклонилась дорогому гостю хозяйка. — Как хорошо, что мы собрались вместе! Счастье-то какое видеть вас, вспомнить все, что было, порадоваться, что живем, что дети наши растут в мирное время. Коля, скажи тост, а?

— Дорогая Евгения Павловна! Лучше тебя не сумею. Но приготовил для вас сюрприз: к нам едет фотокорреспондент! И все мы вместе сможем сфотографироваться на память.

Гости и хозяева действительно обрадовались, а женщины заранее стали незаметно прихорашиваться. Но в это время неистово зазвонил телефон в прихожей. Хозяин пошел туда, но вскоре вернулся и недоуменно обратился к супруге:

— Извини, но это тебя. Понимаешь, какой-то возбужденный старец тебя требует. Не просит, не приглашает, а требует!

— Что ты, Савелий! И к старикам станешь меня ревновать? — игриво отозвалась Евгения Павловна и вышла, прикрыв дверь.

3

Было три часа пополудни, когда профессор отправился на отдых. Он шел медленно по дорожке госпитального сада и не заметил, как приблизился к домику Криницких. Вывело его из глубокой задумчивости грозное рычание: на ступеньках крыльца лежал, оскалясь, здоровенный серый пес. Клыки у него желтоватые, уши настороженно торчат, а коричневые глаза изучающе смотрят на профессора.

— Сгинь, нечистая сила! — Колокольников попятился. Пес лениво поднялся на длинные тонкие ноги, потянулся всем телом, прогибая спину, покрытую блестящей серой шерстью, пошевелил черным посом, искоса посматривая на гостя. — Откуда ты, серый, взялся?

Пес снова улегся, положив голову на вытянутые лапы, но глаз с незнакомого человека не сводил.

— Вас, профессор, Рекс не тронет, — послышался рядом звонкий юношеский голос.

— Это почему же? — озадаченно спросил Колокольников, разглядывая чернявого юношу лет восемнадцати, который вышел из-за кустов сирени и вишняка. — Он моих документов не потребовал.

— Ему знаком ваш запах. Рекс был в башенной комнате, там сохраняется ваш запах. Это самый верный документ.

— А кто вы, юноша?

— Виктор Калинка, воспитанник капитана Оленича. В общем, я его приемный сын.

— Вот как! Почему я об этом не знаю?

Удивлению профессора не было предела, услышанное не укладывалось во все обычные житейские нормы! Инвалид, подверженный таким беспощадным, непредсказуемым атакам недуга, человек, который сам нуждается в постоянном присмотре и помощи, вдруг берется за воспитание сироты, вселяя надежду в детскую душу. Неужели же у Оленича, который сам с трудом выкарабкивается из экстремальных ситуаций, в душе нашлось место отцовским чувствам? Откуда они у кадрового армейского офицера, жизнь которого отдана полностью и целиком армии? Вот и выходит, что этот человек сильнее, чем о нем думает Людмила Криницкая и даже он, Колокольников! «Ага, Люда-Мила! Вот и решение нашего спора! Ишь, какие вы — обессиленный организм, нервное истощение! Нет, жизненная сила капитана огромна, и ему еще жить да жить!»