Милое дитя - [88]
Мое лицо, точно слоем цемента, сковано ужасом и умилением.
Он замечает это.
– После всего, что ты сделала, дети по-прежнему любят тебя.
Я киваю. Понимаю. Осколок, который Ханна отдала мне в больнице. Который, как я теперь осознала, не нес в себе угрозы, а служил утешением. И ее заверение, что она все запомнила. Она имела в виду отцовские наставления.
– Почему ты просто не забрал детей? Для чего заставил их столкнуться с этим миром, ведь он им совсем чужд?
Я думаю о Ханне, зомби-девочке, чья улыбка никому не понятна. О жутких историях, напечатанных в газетах, правдивых и лживых. О любопытных взглядах, прикованных к детям. Еще две несчастные диковины… И на глаза у меня наворачиваются слезы. От стыда, и сочувствия, и всех чувств, которые в этот момент пробиваются наружу. Я плачу за всех нас.
Он протягивает руку к моему лицу, большим пальцем вытирает слезы. Я сдерживаюсь.
– Знаю, это было не лучшее решение. Но кто-то ведь должен был позаботиться о них, не так ли? У меня своя жизнь вне хижины. Как бы я объяснил появление двух детей? К тому же мне требовалось время, чтобы подготовить все остальное. Оставить работу и квартиру. Найти нам новый дом. Как бы это выглядело, если б я просто испарился? Что подумали бы люди?
Я пытаюсь представить его в обычной жизни, нормальным членом общества. Человеком, который спокойно выбирает в магазине цветные стаканчики для зубных щеток. И у меня не получается, до сих пор.
– И что будет дальше? Мы просто заберем детей и исчезнем?
– Ханна уже со мной, осталось только забрать Йонатана.
– И как ты намерен это сделать?
– Ты, видимо, еще не слышала о трогательном жесте читателей «Баварского вестника». Читатели пожертвовали две большие коробки с одеждой, игрушками и книгами. Одна из них отправилась в психиатрическую клинику. Йонатан узнает свои любимые синие штаны и красную футболку. Он поймет, что мы придем.
– Ты не можешь просто войти в клинику и забрать ребенка.
– В дом к Бекам мне не пришлось входить. Ханна вышла сама.
– Ханна, – повторяю я хрипло. – Где она? Я хочу ее увидеть.
Он склоняет голову набок. Его взгляд.
– Пожалуйста, – добавляю я, распознав вызов в его глазах. Всегда нужно говорить «пожалуйста» и «спасибо». – Прошу, отведи меня к моей дочери.
Мгновение он просто смотрит на меня, рассматривает, склонив голову набок. Затем разражается смехом. Злобный и пугающий, мне знаком этот смех. В следующий миг он протягивает руку и хватает шнур жалюзи. Шелестящий звук – и вот в спальне снова темно, абсолютный мрак. Он хватает меня за руку и отбрасывает в центр комнаты, во тьму.
– Какая ты жалкая, – шипит его голос. – Притворяешься, что в тебе вдруг проснулся интерес к детям…
Шаги. Он медленно пересекает комнату. Затем на пол падает что-то металлическое. Ключ.
– Но в действительности тебе плевать на них.
Я падаю на колени. Мелкими, лихорадочными движениями обшариваю пол.
– Ты позволила журналистам писать эту ложь. Позволила им назвать Ханну недоразвитой. Ты могла дать интервью и все опровергнуть. Могла бы на худой конец пожаловаться в редакцию.
Ключ у меня руке. Я пробираюсь дальше.
– Сексуальные домогательства, само это выражение в отношении детей! Само предположение! Я ни разу не прикоснулся к ним! И ты это знаешь! Я никогда не позволил бы себе такого!
Раскаты его голоса разносятся надо мной, его шаги слышны словно отовсюду. Я упираюсь в стену и не понимаю, в какую именно.
– Что ты за мать, если позволяешь писать такое? Что ты за мать, если не защищаешь своих детей? Ты даже ни разу их не навестила!
Шкаф, на моем пути шкаф. Теперь я знаю, куда двигаться. В какой стороне выход.
– Ни разу! – разносится его голос.
