Мило - [40]

— Вполне возможно, — вздохнул часовщик, покачав головой. — Трудно, очень трудно получить эстетическое удовольствие, перетирая посуду. Ведь не секрет, что существуют на свете хоть и полезные, но такие противные и скучные вещи, которые просто невозможно полюбить. Чтобы притерпеться к ним, надо придать им хоть какую-то относительную привлекательность. Сейчас ты поймешь мою мысль. Ребенком я провел одно лето в детском лагере во время каникул. Каждый день, после завтрака, команда из десятка добровольцев мыла тарелки, но… но происходило это на лугу, залитом солнцем, и, занимаясь этим скучным делом, мы пели хором. И вот теперь мне вспоминается не сам процесс мытья посуды, а песни, которые мы пели, и цветы вьюнков, росшие на лугу; я вспоминаю также, что, когда директриса спрашивала: «Кто хочет мыть посуду?», я первый кричал: «Я!» Впрочем, она не разрешала желающим заниматься мытьем посуды больше двух дней подряд… и она была права. На свете существует немало неблагодарных, трудных профессий, настоящее ярмо для людей, и каждый должен внести в них свою лепту. Ведь это же величайшая несправедливость, что одни и те же люди прикованы к ним на долгие годы и даже на всю жизнь. Мне могут возразить, что большинство людей неспособны к другому труду, но ведь дело-то в том, что им и не дают возможности приобрести другую специальность. И когда на смену им придут машины, надо, чтобы они непременно переквалифицировались…

— Кажется, — перебил Мило часовщика, — уже существует машина для мытья посуды?

— Существует, и уже довольно давно. В Милане я часто заходил в Кооперативный ресторан. Входя, ты берешь столовый прибор, тарелку, хлеб, нужное тебе блюдо на стойке и садишься за стол; поев, несешь тарелку и прибор к аппарату, который обмывает, ополаскивает и механически сушит их.

Фиорини помолчал и закончил:

— Чтоб вернуться к прежнему разговору, скажу тебе, Мило, что мы не всегда любим работу, которая приносит пользу. Как правило, мы дорожим тем, что позволяет нам проявить свои способности, дарования, знания и умение; мы дорожим тем, что́ позволяет нам двигаться вперед, накапливать жизненный опыт; наконец, мы дорожим тем, что носит на себе отпечаток неисчерпаемого человеческого гения — неважно, где он проявляется: в сооружении домов, в земледелии, в изготовлении часов или автомобилей, в выпуске книг или в написании научных трудов…

ГЛАВА LII

Конечно, мадам Сольес была не слишком-то организованная особа, но в хозяйстве понимала толк. Она угостила гостей овощным супом с базиликом, секрет употребления которого она прекрасно знала. Базилик, ароматичное растение, пользуется большим успехом в южной кухне.

После великолепно зажаренной баранины последовали пирожки с картофелем и салат, приправленный укропом. Пирожные Мило имели грандиозный успех, и все выпили за его счастливое пребывание в Шато-Ренар.

В конце обеда каждый расписался на почтовой открытке, предназначенной для тетушки Ирмы, а Мило вынул из кармана сигары и предложил их мужчинам.

Фиорини спел несколько итальянских песенок, а Одибер весело затянул старую марсельскую песню, переиначивая ее по своему обычаю:

Одибер — парень из Марселя,

Из этого южного красивого города.

Родился он в корзине

В одно прекрасное утро в рыбном квартале.

Он произносил «рыбный квартал» на провансальский манер. Припев тоже пелся на провансальском наречии, и все подхватили его хором, кроме Мило и Фиорини, которые потребовали, чтоб им перевели этот куплет. Вот перевод, сделанный для них папашей Сольесом:

«Мой отец — конопатчик на набережной Канала, мать — торговка рыбой, сестра — цветочница на улице Ле Кур, брат продает приманку для рыб, ну а я, запрягши осла в тележку, торгую круглый год чем придется».

В половине десятого, распростившись со всеми, Мило поднялся в свою комнату. Сердце у него сжалось при мысли, что скоро он расстанется с такими хорошими друзьями. Ведь в Марселе он всего три недели, а кажется, будто знал их с рождения. Послезавтра он покинет здесь и Фиорини, настоящего, большого друга, которого — увы! — он так редко навещал.

«Вместо того чтобы болтаться по улицам, — горестно раздумывал Мило, — лучше бы почаще разговаривал с ним. Ведь я должен был расспросить его о многих вещах! Досадно, что не отмечал в записной книжке все то, о чем он говорил мне… Даже не записывал слова, которые он употреблял в разговоре… Я же понимал их значение, а сейчас совсем не помню…»

Лежа в постели, он было попытался припомнить их, но… но заснул…

Как быстро промелькнул следующий день!

Мило в два счета собрал свой чемоданчик. Он положил туда белье, выстиранное и выглаженное мадам Одибер и проверенное мадам Сольес, которая пришила пуговицу и кое-где его подштопала. На один день Мило снова окунулся в привычную радостную атмосферу, которой его лишил ресторан «Форж». Утром он сходил на рынок для мадам Сольес, проводил Розу и Титена в школу и позавтракал у Одиберов. Болтая с мадам Одибер в маленькой солнечной кухоньке, он с превеликим удовольствием перетер и расставил посуду.

В столовой, на столе, застеленном клеенкой с белыми и оранжевыми квадратами, красовался подарок Мило — японское блюдечко, а на нем стоял небольшой горшочек с розовым гиацинтом, преподнесенным этой милой женщине накануне. Когда кто-нибудь проходил мимо цветка, от движения воздуха по комнате разносился тонкий аромат.