Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество - [129]

Разговор шел жарче, молодой камер-юнкер Столыпин сообщал мнения, рождавшие новые споры – и в особенности настаивал, что иностранцам дела нет до поэзии Пушкина, что дипломаты свободны от влияния законов, что Дантес и Гекерн, будучи знатные иностранцы, не подлежат ни законам, ни суду русскому.

Разговор принял было юридическое направление, но Лермонтов прервал его словами, которые после почти вполне поместил в стихах: «если над ними нет закона и суда земного, если они палачи гения, так есть Божий суд».

Разговор прекратился, а вечером, возвратясь из гостей, я нашел у Лермонтова и известное прибавление, в котором явно выражался весь спор. Несколько времени это прибавление лежало без движения, потом, по неосторожности объявлено о его существовании и дано для переписывания. Чем более говорили Лермонтову и мне про него, что у него большой талант, тем охотнее давал я переписывать экземпляры.

Раз пришло было нам на мысль, что стихи темны, что за них можно пострадать, ибо их можно перетолковать по желанию, но сообразив, что фамилия Лермонтова под ними подписывалась вполне, что высшая цензура давно бы остановила их, если б считала это нужным и что Государь Император осыпал семейство Пушкина милостями, след. дорожил им – положили, что, стало быть, можно было бранить врагов Пушкина – оставили было идти дело так, как оно шло, но вскоре вовсе прекратили раздачу экземпляров с прибавлениями потому, что бабку его Арсеньеву, и не знавшую ничего о прибавлении, начали беспокоить общие вопросы о ее внуке, и что она этого пожелала.

Вот все, что по совести обязан я сказать об этом деле.

Обязанный дружбою и одолжениями Лермонтову и видя, что радость его очень велика от соображения, что он в 22 года от роду сделался всем известным, я с удовольствием слушал все приветствия, которыми осыпали его за экземпляры.

Политических мыслей, а тем более противных порядку, установленному вековыми законами, у нас не было и быть не могло. Лермонтову, по его состоянию, образованию и общей любви ничего не остается желать – разве кроме славы. Я трудами и небольшим имением могу также жить не хуже моих родителей. Сверх того оба мы русские душою и еще более верноподданные: вот еще доказательство, что Лермонтов неравнодушен к славе и чести своего Государя.

Услышав, что в каком-то французском журнале напечатаны клеветы на Государя Императора, Лермонтов в прекрасных стихах обнаружил русское негодование противу французской безнравственности, их палат и т. п., сравнивая Государя Императора с благороднейшими героями древними, а журналистов с наемными клеветниками, оканчивает словами:

Так в дни воинственные Рима,

Во дни торжественных побед,

Когда с триумфом шел Фабриций

И раздавался по столице

Народа благодарный клик, —

Бежал за светлой колесницей

Один наемный клеветник.

Начала стихов не помню, – они писаны кажется в 1835 году – и тогда я всем моим знакомым раздавал их по экземпляру с особенным удовольствием.

Губернский секретарь Раевский

21 февраля 1837.

Дело по Секретной части Министерства Военного

Департамент военных поселений канцелярии № 22. По записке генерал-адъютанта графа Бенкендорфа о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтовым и распространении оных Губерн. секр. Раевским.

Началось 23 февр. 1837 года.

Кончилось 17 июня 1838 года (на 44 лист.)

1) 23 февраля 1837 года гр. Бенкендорф пишет секретно графу Петру Андр. Клейнмихелю, посылая объяснение корнета л.-г. Гусарского полка Лермонтова для сличения с таковым же объяснением чиновника Раевского, а также и пакет с бумагами Раевского. Причем сообщал, что «Государь Император Высочайше повелеть соизволил о предании чиновника Раевского суду, приостановить – и о последствиях, какие от Его Величества последуют по сему предмету, граф Бенкендорф лично сообщит Его Превосходительству Петру Андреевичу.

2) Объяснение Губ. секрет. (Святополка Афанасьевича) Раевского о связи его с Лермонтовым (собственнор. записка Раевского).

3) Письмо Раевского с черновым объяснением к Андрею Иванову.

4) Объяснение корнета лейб-гвардии гусарского полка Лермонтова.

7) Записка о службе Раевского.

Из дворян Саратовской губернии. Окончил курс в Московском унив., в 1828 году. Начал службу в министерстве финансов, а в 1836 году переведен в департамент военных поселений.

8) Высочайшее повеление, последовавшее в 25-й день февраля 1837 г., по коему лейб-гвардии гусарского полка корнет Лермонтов переводится тем же чином в нижегородский драгунский полк (на Кавказ), а губернского секретаря Раевского, по выдержании на гауптвахте один месяц, отправить в Олонецкую губернию на службу по усмотрению тамошнего губернатора.

Подписано: генерал-адъютант граф Чернышев[425].

10) Затем, секретно. 26-го февраля 1837 года, за № 99, было предписание Клейнмихеля к Мартынову, петербургскому коменданту, о том, чтобы продержать Раевского один месяц под арестом: «по миновании же срока ареста покорнейше прошу г-на Раевского возвратить ко мне».

17) 26-го марта генерал Мартынов при бумаге отправил Раевского к Клейнмихелю.

19) 2-го апреля Раевскому были отпущены прогоны на три лошади (83 р. 88 к.), и он, 5-го, отправился на службу в Олонецкую губ.