Миг единый - [4]

Он увидел меня, но ничем особым не выказал этого, подошел, взял легко за плечо, и я сразу понял его жест, поддался ему, и так мы вместе подошли к ларьку.

«Тебе что-нибудь взять?» — просто спросил он.

Я молчал.

«Налейте кружку пива и стакан крем-соды», — сказал он продавцу.

Я удивился и обрадовался, потому что и в самом деле любил крем-соду; мне казалось, она пахла далекими-далекими странами, где растут и цветут небывалые деревья и травы; я ведь ничего не сказал этому человеку, а он угадал мое желание. Мы стояли рядом и наслаждались каждый своим напитком; он отхлебнул из кружки несколько раз, стер с верхней губы белую пену и неторопливо спросил:

«Что же ответа не принес?»

«А она не дала… Закрылась у себя, и все».

«И все», — повторил он с насмешкой и опять отхлебнул несколько глотков пива, а потом уж снова спросил: «К ней парни-то ходят?»

Я понял, о чем он; если бы это спросил другой или же он сам, но не с той беспечной легкостью, что придавала его словам полную бесхитростность, может быть, я смутился или бы надерзил в ответ, но тут сказал искренне:

«Не-ет, не ходят».

«Значит, совсем никого и не завела?»

«Вот и наши все в доме удивляются… Мама и то говорит: «Такая девушка, а никого у нее нет».

«Бывает», — кивнул парень. Он допил пиво, поставил кружку на прилавочек и, кивнув мне, сказал: «Пока» — и пошел в сторону клуба в своих хорошо начищенных сапогах, презирая мартовскую грязь и лужи… Потом, сколько я ни пытался вспомнить: насторожило ли меня что-нибудь в этом человеке или же вызвало неприязнь, — не смог, помню только: он во всем мне понравился и я с интересом и сожалением, что так коротко было с ним общение, смотрел, как он исчезает, за чертой света уличных фонарей.

А вот с Ленушкой нашей что-то случилось, она, видимо, не спала в эту ночь, потому что я проснулся, чтобы пойти во двор, а может быть, меня разбудил какой-то посторонний звук, но когда встал, то услышал возню в ее комнате, увидел из-под двери узкую полоску света, — электричество у нас выключали после двенадцати, и, скорее всего, там горела керосиновая лампа или свеча. А утром, когда скрипнула на несмазанных петлях высокая белая дверь и впустила в нашу проходную комнату Ленушку, то я увидел, как она осунулась, была хмурой и не сказала своего: «С утренним приветом!», а лишь кивнула и торопливо прошла на кухню. Мама посмотрела ей вслед и, покачав головой, вздохнула:

«Не заболела ли девочка?»

А вечером Ленушка со смены домой не пришла, не пришла она и на второй, и на третий день, а на четвертый по поселку разнеслась страшная и неправдоподобная весть — Ленушку нашли убитой подле пруда в березовой роще, и тут же передавали подробности: ей нанесли в спину несколько ножевых ран… Слух этот подтвердили милиционеры, пришедшие к нам в дом с обыском, они все обшарили в Ленушкиной комнате и унесли с собой какие-то вещи.

После того как я узнал о ее смерти, со мной происходило нечто странное: я воспринимал мир так, словно он был отделен от меня некой стенкой, и из-за нее до меня доносились слабые сигналы жизни; словно в полусне я отвечал на вопросы милиционеров, которые что-то записывали сначала у нас дома, а потом вызывали меня с отцом в казенное, холодное помещение, где стены были окрашены масляной краской в тяжелый зеленый цвет; и тот день, когда происходила в клубе гражданская панихида, и Ленушка лежала в гробу, обитом красным, и над ней висело красное полотнище, и тошнотворно пахло хвоей, — вот только этот запах отчетливо ощущался мною, а все остальное тоже казалось отъединенным, происходящим, что ли, по ту сторону моего сознания, поэтому я помню лишь какие-то отрывки из речей, произнесенных сначала в клубе, потом на кладбище у открытой могилы, и в этих речах Ленушку называли «ударницей», «авангардом» и другими мало мне понятными в то время словами и говорили, что пала она жертвой ненавистного врага.

Я так и двигался по земле в полузабытьи, и таким же — с одеревенелой головой и душой — вернулся со всеми домой, где пахло чесночными котлетами, их принесла из столовой тетя Надя, а дома «дожарила» на большой сковородке. Она ждала нас, не ходила на кладбище, готовила стол, потому что всеми жильцами дома решено было устроить поминки. Стол накрыли в нашей комнате, а не на кухне, все-таки эта комната была самая большая, и на стол кроме котлет поставили, прямо в тазу свекольный винегрет с селедкой и несколько бутылок водки. Когда все расселись, поднялся квадратный Степан Тимофеевич, сдвинул прямые черные брови и некоторое время молча держал граненый стакан, который казался хрупким в его расплющенной ладони, — его попросили сказать первым, потому что он работал вместе с Ленушкой в цехе, который все называли на заводе новым, и, стало быть, должен был знать ее лучше других, — он подержал стакан, потом крякнул и произнес: «Помянем убиенную, погибшую от гидры контрреволюции» — и так сжал стакан, что показалось, он хрустнет в его ладони, а потом откинул назад квадратную голову и, резко взмахнув рукой, выпил водку одним глотком, и тогда все выпили за столом и стали заботливо пододвигать друг другу котлеты и накладывать винегрет.