Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья - [317]

«Библиография», 9 июля 2005, № 2775, с. 3.

Летающий топор

Уже известный нашим читателям английский лингвист Дэвид Кристал, в солидном исследовании «The Stories of English»[791] (Лондон, 2004), нашел в старинной хронике, датирующейся 1031 годом, упоминание о метательном топоре, названном там taper-axe. Он приходит к заключению, что речь идет о заимствовании, через скандинавских викингов, из славянского слова топор. В английском языке слово не удержалось, так что оно представляет интерес только с точки зрения исторической лингвистики. Но вот в языке папуасов бонгу на Новой Гвинее мы то же слово находим, в той же форме, и с тем же значением, что и по-русски: topor.

Оно выглядит вполне как местное. Даже этимологию можно бы подобрать: например, по-малайски tapal значит «ковать». Но на самом деле его происхождение иное. Именно в тех местах жил знаменитый путешественник Миклухо-Маклай[792]. И, без сомнения, он научил туземцев пользоваться данным орудием труда, которого они до него не знали.

Вот какие причудливые судьбы бывают у иных слов! Для них ни расстояние, ни расовые различия роли не играют.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес),

24 сентября 2005, № 2780, с. 3.

Pro domo sua

Конечно, я польщен и тронут похвалами, которыми меня осыпает, в № 2543–2544 «Нашей Страны», Валентин Васильевич Зарубин[793]. Но: «Amicus Plato, sed magis arnica veritas»[794]. Должен сделать некоторые поправки и уточнения.

Фразу: «Трудно выучить первых 17 языков, а потом уже легче», приписывали, в годы, когда я учился в ЛГУ, заведующему кафедрой романо-германских языков, Владимиру Федоровичу Шишмареву. Возможно, что я кому-нибудь в шутку (и потому, с улыбкой) повторил эти слова; но присваивать себе их авторство выглядело бы, на мой взгляд, не совсем корректно.

Владимир Федорович был человеком огромной эрудиции и блестящим преподавателем. Я не знал тогда, и узнал лишь гораздо позже, что в числе его учеников побывал в свое время Н. С. Гумилев, один из моих самых любимых поэтов (с кем меня сближало одно курьезное обстоятельство: я учился в школе-десятилетке в Царском Селе, – именовавшемся в эту эпоху Детским Селом, – расположенной в том же здании, где прежде находилась гимназия, которую он посещал).

Вспомню забавный факт: Шишмарев выдвигал меня в кандидаты на сталинскую стипендию, однако «общественные организации» мою кандидатуру задвинули: они справедливо угадывали во мне отнюдь несоветский дух!

Что до моего curriculum vitae, скажу следующее. Университет я окончил, специализируясь на романских языках (все основные – французский, испанский, португальский, румынский и итальянский я более или менее знаю). Немецкий я проходил в школе, английский входил в программу наших занятий в ЛГУ, как и латинский (коему, увы, было отведено мало учебных часов; мы все, романисты, настаивали на увеличении их числа, но безуспешно. Правда, лекции в целом и без того занимали до 8 часов в день…).

Потом я в какой-то мере, действительно, занимался и большинством других европейских языков. Позже, попав в Париж, я окончил там Школу Восточных Языков по малайскому (индонезийскому) языку. Любопытно, что преподавала его русская эмигрантка, Вера Борисовна Соколова[795].

И позже много самостоятельно работал над изучением всей семьи малайско-полинезийских языков (а не одних «полинезийских», как указал Зарубин). В этой области, думаю, в мире не очень много людей, располагающих запасом сведений, равным моему.

К сожалению, положение русского эмигранта (да еще второй эмиграции) таково, что делает почти невозможным публикацию научных работ, хотя о многом новом и важном, касательно как малайско-полинезийских (или, употребляя более наукообразный термин, австронезийских) языков, так и общей лингвистики, мне весьма хотелось бы моим коллегам, да и всем сколько-либо интересующимся вопросами языкознания, сообщить.

Что делать! Все то, что я нашел ценою немалого труда долгих лет, умрет со мною.

Мне бы очень, очень не хотелось, чтобы в рассказанном выше читатели, друзья и враги, увидели étalage de mon érudition[796], спесивое желание чем-то похвастаться. Такие чувства абсолютно чужды моему характеру. Я только счел необходимым откликнуться на дружеские, слегка преувеличенные комплименты В. В. Зарубина; да и рассудил, что некоторой части публики, привыкшей читать мои статьи (на вовсе иные темы!) может быть интересно услышать о том, что являлось главным в моей жизни.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 26 июня 1999, № 2549–2550, с. 5.

Приложение

В. В. Зарубин Люди «Нашей страны» и люди Совдепии [797]

…Мы недавно отметили 50-летие боевой, русско-национальной, монархической газеты «Наша страна». Со всех концов мира были получены поздравления и добрые пожелания. Да, газета уникальная! У газеты верные сотрудники, достойнейшие, как в России, так и в Зарубежье…

Полвека с лишком пишет в газете Владимир Андреевич Рудинский, начавший свое сотрудничество при И. Л. Солоневиче. Рудинский – крупнейший ученый-филолог, исследователь полинезийских языков. Когда его спрашивают сколько языков он знает, то ухмыляясь отвечает, что, мол, самое тяжелое выучить первые семнадцать, а потом овладевать остальными легко. Человек огромнейшей эрудиции, он является настоящей ходячей энциклопедией. Кроме научных исследований по языкознанию, он печатает рассказы, и широко известен политическими статьями. В «Нашей Стране» почти в каждом номере мы знакомимся с его весьма оригинальными критическими статьями и блестящими заметками.