Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья - [320]

Пожелаем же, в память дорогого Даниила Федоровича Петрова, чтобы в дорогой нам всем России наступило возрождение.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 8 октября 2011, № 2925, с. 3.

Протодиакон Г. Н. Иванов-Тринадцатый Памяти Владимира Рудинского

Пришел очередной конверт со свежими номерами «Нашей Страны» и многих читателей, особенно давних, постигла скорбная новость о кончине несменного сотрудника газеты со дня ее основания более 60 лет назад (!) – Владимира Рудинского.

Неужели не будем отныне из номера в номер читать его лингвистические, идеологические, литературные заметки и статьи, появляющиеся под разными псевдонимами?

Как не хватать будут «Миражи Современности», эти крупицы Белого Духа, трезвые взгляды на нашу порою чудовищную современность, подписанные Елизаветой Веденеевой – тот же Владимир Рудинский…

Впервые его настоящее имя – Даниил Федорович Петров – появилось в газете в просторной статье-некрологе – дань памяти и уважения Николая Леонидовича Казанцева своему верному и самому давнему сотруднику и автору.

Выдающийся лингвист, редкий полиглот, литературный критик, публицист, писатель, политический деятель…

Но самой отличительной чертой этого незаурядного человека была его идейность.

Идейных людей сегодня вообще можно по пальцам сосчитать, но сказать о Владимире Рудинском, что он просто идейный человек – еще не то слово.

Он был какого-то иного разряда.

Был вообще человеком идеи, которой во всех обстоятельствах нелегкого жизненного пути он оставался абсолютно верен, которой всю свою долгую жизнь ни на йоту не изменил.

Убежденный, страстный монархист-легитимист, отметал он все престолонаследнические споры и распри, видя и уважая в Великом Князе Владимире Кирилловиче единственного представителя Дома Романовых, могущего воплотить чаяния русских монархистов.

Нетрудно вообразить чувства разочарования и возмущения этого несгибаемого, бескомпромиссного человека при виде «нового курса», принятого Марией Владимировной, как в церковной, так и в национально-политической областях.

Тем не менее, он всю свою горечь проглатывал и не позволял ни себе, ни кому постороннему в его присутствии, высказывать правдивые слова по этому поводу.

Хотя мы оба жили во Франции, – правда в разных городах, – сотрудничали в одной газете и были полными единомышленниками, так и не дано мне было с ним встретиться.

Но переписка была по одному крайне важному для него делу.

В некрологе H. Л. Казанцева было сказано о его научных трудах в области лингвистики, трудах которые он вел в одиночку, поскольку по абсурдно-непонятным причинам, ему, выдающемуся ученому, академический мир был закрыт.

В итоге своих изысканий им было сделано, как он говорил, важное открытие, с которым он не знал, с кем поделиться, и обратился ко мне в надежде, что я смогу связать его с каким-нибудь ученым лингвистом.

Я сразу подумал о профессоре Жане Брейаре[799], с которым несколько лет был коллегой в Лионском университете до его назначения в Сорбонну, где он именно преподает лингвистику и является заведующим кафедрой славянских языков.

Но самое для меня главное было то, что это крайне благородный, чуткий, воспитанный человек, который к тому же всегда благосклонно относился к моим скромным трудам.

Нужно было найти именно такого человека, так как, не будет сказано в обиду нашему покойному другу – характер у него был жуткий!

Профессор Брейар охотно отозвался на мою просьбу, но, увы, по совершенно непонятным причинам, и несмотря на несколько повторных обращений, так и не удалось ему встретиться с Даниилом Федоровичем до его кончины.

Вероятно, и на меня, и на профессора Брейара таил он за это горькую обиду.

Переписывать историю нет смысла и даже если объективных объяснений для этой «нестыковки» можно найти предостаточно, могу определенно сказать, что это случилось не по злому умыслу.

Профессорская деятельность, очередные научные симпозиумы и коллоквиумы и постоянное лавирование для удержания хотя бы видимого единства на кафедре после наплыва «постсоветских коллег», превративших славную Сорбонскую кафедру в постоянно извергающий вулкан – все это вместе взятое и объясняет печальную неудачу моего посредничества.

Помимо учености, Владимир Рудинский был в течении своей долгой жизни большим собирателем всевозможных журналов и газет, как правило малотиражных и от того тем более ценных, раскрывающих настоящее лицо Белой эмиграции.

Увы, этот крайне ценный для историков и исследователей архив был частично уничтожен во время его госпитализации в 1999 году.

Оставшаяся часть ценного материала была безуспешно предложена редактору журнала «Вестник Русского Христианского Движения» Никите Струве для передачи в Дом Русского Зарубежья имени Александра Солженицына.

Лучше поздно, чем никогда, Никита Алексеевич Струве, наконец, понял настоящее лицо Московской Патриархии и постсоветских властей и в связи с делом ниццского собора стал выступать против них прямо не хуже, чем настоящий карловчанин.

Но в деле передачи архива Владимира Рудинского поступил согласно хорошо отлаженному в парижских кругах принципу: русская эмиграция во Франции не может быть представлена иначе, как Бердяевым, Булгаковым и прочими розово-либеральными мыслителями, вращающимися вокруг Сергиевского подворья.