Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья - [299]

Кстати, балтийские языки, упомянутые выше, в особенности литовский, представляют собою формы значительно более древние, чем отраженные в санскрите, по звуковой и грамматической структуре. А распад индоевропейской общности, как признает все же и сама Жарникова, датируется 3-4-м тысячелетием до нашей эры.

Совсем уж ересь изрекает сия дама, хотя она и «кандидат исторических наук» утверждая, по поводу «названий наших рек»: «А сохраниться такие названия могут только в том случае, – и это уже закон, – если сохраняется народ, который дал эти названия. А если он исчезает, то и названия меняются».

Напротив, названия рек, по научной терминологии гидронимы, очень часто сохраняют язык прежних обитателей того или иного региона; так и в России. Мста и Юг восходят к финским языкам; первое имя означает «черная», второе – просто «река».

Относительно поминаемых Жарниковой Сухоны и Двины, Сухона несомненно связана с русским словом «сухой» (отнюдь же не означает «легко преодолимая»!), а о происхождении названия Двины есть много спорных мнений; иные его связывают со скандинавским dvina «слабеть», «исчезать», другие и с санскритским dhavate «течь» (но не во смысле «двойная»).

Во всяком случае, абсолютно несостоятельно мнение, будто «подавляющее большинство названий наших рек можно без коверканья языка просто переводить с санскрита». В целом, уровень лингвистических познании г-жи Жарниковой близок ко средневековому, и уж никак не соответствует современному.

Успех извлечений из ее монографии, – впрочем, пребывающей в рукописи, что вполне и законно, – перепечатанных в двух русских газетах, московской и зарубежной, сильно удивляет. Он свидетельствует о слабом интересе и потому о слабой осведомленности редакторов той и другой в области языковедения.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 18 января 1997, № 2423–2424, с. 4.

Незаживающие раны

В «Русской Мысли» от 4 марта с.г., о. Г. Чистяков[740] интересно рассказывает о жизни коми-пермяцкого народа «в лесах Пармы – земли, о которой за ее пределами… мало кто знает что-либо определенное». Отметим следующие его наблюдения: «Если говорить об истории письменности и культуры у коми-пермяков, нельзя не вспомнить о погибшем во время „красного террора“ в декабре 1918 года священнике Иакове Васильевиче Шестакове (Камасинском)[741]. Более ста лет назад он перевел на коми-пермяцкий язык пушкинскую «Сказку о рыбаке и рыбке». Вероятно, именно с этого момента надо начинать историю национальной литературы этого небольшого народа. Продолжил ее М. П. Лихачев[742], погибший в сталинском ГУЛаге».

Типичная трагедия национальных меньшинств в СССР! Их национальная интеллигенция подвергалась массовому уничтожению, – после краткого периода ободрения и поощрения.

Правда, русским было мало чем лучше: «Здесь, начиная с 1929 года устраивались так называемые спецпоселки для раскулаченных, которых первое время размещали среди дремучего леса и непроходимых болот в шалашах и землянках».

До известной степени перекликаются с данною темой слова, в номере той же газеты от 11 марта, С. Осипова в статье «Я не ищу повода для уныния», о судьбе в России ассирийцев (айсеров), составлявших одно время основной кадр чистильщиков сапог в столичных городах: «Ведь ассирийцы испили горькую чашу, может быть, первыми из малых народов. В Москве и Ленинграде в 1937 году были уничтожены все до единого мужчины-ассирийцы. В те годы вся моя родня оказалась в степях Казахстана, в землянках, вырытых своими руками, чтобы пережить зиму».

Каждый раз, когда приоткрывается завеса деяний большевицкого режима, на нас веет леденящим ужасом… Как назвать людей, – а их больше, чем достаточно, – желающих его возврата к кормилу правления?

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), рубрика «Печать», 10 апреля 1999, № 2539–2540, с. 4.

Волшебный всадник

Мы все, в детстве или взрослыми, читали с увлечением «Песню о Гайявате» и «Калевалу». Но об эпосах народов России мы, как правило, знали мало. Даже то, что переводилось и издавалось в Советской России, до эмиграции почти не доходило. Поэтому надо быть признательными профессору Саранского университета В. Абрамову, собравшему под заглавием «Легенда о серебряном всаднике» и изложившему в превосходных стихах, материалы о дохристианских верованиях мордвы, живущих поныне в сказках и народных песнях.

Через его пересказ, в книге, изданной в Саранске в 1996 году, мы узнаем поэтические и живописные сказания об очаровательной Анге, богине любви, о боге грома Пургине, переносимся в далекие времена, когда мордовский царь Тюштя восседал на серебряном троне в дубовом дворце и сватался к вероломной мерянской царице.

Анализ языческой религии эрзянских и мокшанских племен во многом укладывается в рамки наблюдений выдающегося этнолога и гениального лингвиста Вильгельма Шмидта[743]. Отметим наличие в ней осколков древнейшей, возможно общей всему человечеству, веры и отражения доисторических великих событий, – например, рассказы о потопе, которые существуют по всей нашей планете из конца в конец, равно как и о борьбе людей с великанами.

Любопытны также некоторые мотивы как бы являющиеся предвестиями христианства. В основном, видимо происходило то, о чем говорит Шмидт применительно к иным примитивным религиям. Сперва была вера в единого небесного бога; у мордвы он именовался Ине Шкай или Верепаз. Потом, очевидно, так как он казался слишком далеким, наслоились представления о младших богах, олицетворяющих силы природы: Вядява, богиня вод, Вирява, богиня леса и другие.