Мифологические персонажи в русском фольклоре - [11]
іі»*ічй корреспондент в той же Новгородской гу-f«. j.iiiiи записал, что «дедушка лесовой — огром-ні in і і .ірик с длинною седой бородою, в белом с ін н j и не ими рукавами балахоне, большого роста, но іни.гі показаться очень маленьким». Наконец, і т .і.г, II. Вересов записал такие детали в порт-|и и мчпего (он опять-таки в белой рубашке, в ни их): «Волосье-то на голове долгое-долгое, а все
• іиіі р.и трепалось, как холмина, а сам-то большой-
° 22
It I •• ІіплііШОИ» .
II II. Иванов. Жизнь и поверья крестьян Купянского и «ли Харьковской губ. «Сборник Харьковского истори-м» филологического общества». Харьков, 1907, стр. 27. М II Добровольский. Смоленский этнографический сборник, I, стр. 87, № 19а и 19б.
I 1\К>, і|). Т, Новгородская губ., корр. А. Васильев, разд. .І\, и /00, л. 10.
I »м Яѵ«‘, корр. П. Вересов, разд. Ж, п. 200, лл. 4—5.
' И Померанцева JJ
Согласно поверьям, леший мог явиться зверем, жеребцом, птицей, человеком, даже грибом. Он пугает людей хохотом, бьет в ладоши, уносит детей, «заводит» путников.
В одном из рассказов, записанных в Смоленской губернии, лесовик был ростом с большое дерево, толщины такой, «что девки вокруг его хоть хороводы води»>24>. В другом рассказе из той же губернии — он был высоким, с белой бородой, в высоком колпаке, с кнутом, которым пощелкивал, нередко гнал стадо волков (перекликается с образом волчьего пастыря Егория) >25>.
А вот портрет, нарисованный орловской крестьянкой: «На дереве сидит. Старый, старый, как человек. Бородища длинная, голый, вот как есть человек, а руки-то волосатые, мохнатые»>26>.
Конкретный образ лешего вырисовывается в бы-личках, бывальщинах и сказках. В зависимости от функции повествования он меняется, однако доминанта его — лесной дух, нечистая сила — сохраняется. К сожалению, точные записи русских рассказов о лешем известны нам лишь с конца XIX в.>27> Рассказы эти интересны не только своим содержанием, но и своеобразием своего художественного метода, своими жанровыми особенностями, тем, что они стоят на грани двух основных видов устной прозы — сказки и предания. В зависимости от основной тенденции — установки на вымысел или на достоверность — эти рассказы относятся к той или другой категории устных повествований. В большинстве своем они принадле-
< .и к тому виду устной провы, главной чертой ко-р'іиич> является установка на достоверность.
Ітиыная часть рассказов о лешем — былички.
• Ьш, как правило, сводятся к самому элементар-іиі tv репортажу о встрече рассказчика с лешим, ирП/И*: рассказчик верхом ехал по лесу, «вдруг tini i.ru большущего мужчину, который захохотал к і иггь лес и пропал». Или: в лесу ему привидел-
• »і мужчина в длинной белой рубашке, «да как нничочст»>27. Часто информаторы рассказывают, •ни ими видели лешего во сне, что встретили его, in» шрлщаясь домой под хмельком, в виде большо-и* мѵжика, сразу же исчезнувшего, как только они м» ^крестились, что видели «долгого мужика», что им показался леший» >28, рассказывают, как леший
.....-л пьяного в бочаг>29. Нередко в этих рассказах
і іпіііі принимает облик знакомого, соседа, поме-
ніиіі.і. даже предводителя дворянства и дьякона.
' II у -Щ ">1*---1—----1 >к■ — I . • I
И сборнике Н. Е. Оичукова приведены много-чін ііипые рассказы охотников о том, как леший нм in я их по лесу, пугал хохотом, шумом, хлопан ы>ам в ладоши, как разговаривал с ними, как \ ін ч м \ деревни ребенка или девушку. Один охот-інп , например, рассказывал, как встретил на мос-
і V м пігго, как обругал его и выстрелил в него mi игпашку», тот «заграял да потерялся»>30. П I Іг[)стц зафиксировал рассказ о том, как леший мпмі.іо стучался к лавочнику>31, П. Г. Богатырев—* Р-іпк.і'! пастуха «как он не поглянулся лешему» и ни его водил по лесу»>32. Интересно, что суевер-mu мгмораты говорят и о коллективных «встречи ч f летим. Таков, например, рассказ, записанным п.і Севере, о том, как леший пугал молодежь, тип -п.шшуко во время сенокоса в лесу: «Идет кто-ім і.і гаіікат. да свишшит». Увидели сперва чер-
/і Л/. Смирнов. Сказки Костромской области (1900—
IV >(гі гг.). Архив Пушкинского дома, колл. 168, п. 2,
- і Іь, л. 4.
// /' Гюгатырсв. Верования великорусов..., стр. 48—49.
/I А/ ('мирное. Сказки Костромской области, № 39, л. 20.
II /' (hiHijicoe. Северные сказки, стр. 464— 465, № 198,
, >Г»0>Г> -506, № 235, стр. 552, № 272, стр. 590, № 299.
/I II Псрстц. Деревня Будогоща..., стр. 6.
II Г Богатырев. Верования великорусов..., стр. 51.
ную собачку, а потом кого-то в белой рубашке, «смотрит, смотрит, да как захохочет. Только по лесу раздалось, покатилось. Потом повторилось и пошло опять той же дорогой. Пошло и пошло и ушло» >83.
Очень распространены былички о том, как леший, чаще всего приняв вид старичка, подсаживается на сани или на телегу — лошади останавливаются, никакие усилия кучера не могут их сдвинуть с места. Однако не успел кучер сказать: «Что такое, господи», как лошади рванулись, дуга разлетелась пополам и старичка как не бывало>28>. Согласно поверью, избавиться от лешего можно было не только господним именем, но и матерной руганью, а также если выстрелить в него медной пуговицей
Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.