Мгновения Амелии - [22]

Шрифт
Интервал

– Он тоже работает в книжном?

Алекс бросает на меня тяжелый взгляд, будто вот-вот выгонит из магазина, но раз это не в его силах, то парню придется против воли смириться с моим присутствием.

– Нет. Он писатель.

– Почему ты об этом так говоришь? Он пишет постыдные статьи в газету или что?

– Нет, – осторожно отвечает Алекс. – Ты его сразу узнаешь. Без обид, но мы с тобой не знакомы, поэтому умоляю, не пиши о нем в сетях типа твиттера или чем там пользуются. Он…

Мы с Алексом смотрим на второй этаж, откуда доносятся топот и громкие голоса.

– Эндсли, – шепотом поясняет Алекс, когда к нам приближаются голоса, – Н. Е. Эндсли. Нолан. Также не спрашивай его об ограниченном тираже. Пожалуйста. У него и без того куча проблем.

Я ощущаю, как подкашиваются ноги, и для этого не нуждаюсь в дуновении волшебного ветра или бегущего на меня Уолли.

Конечно же.

– Н. Е. Эндсли, – недоверчиво тяну я, – наверху? Здесь? Я думала, он живет в Нью-Йорке.

– Жил, – поправляет Алекс, и в этот момент предмет обсуждения с топотом спускается по лестнице. Где он был? Как я могла его не заметить, бродя по второму этажу? Пес и хозяйка магазина следуют за ним по пятам.

– И еще, – говорит Валери, – твоя дурная собака испугала бедную девушку, когда она зашла в магазин.

Эндсли совершенно не обращает на нее внимания, мне даже на секунду кажется, что он оглох. Хоть отчитывают и кого-то другого, все же я едва подавляю желание спрятаться за Алекса, который взволнованно переводит взгляд с друга на меня, оценивая мою реакцию.

Валери гораздо ниже Эндсли, но, как только они спускаются с лестницы и оказываются бок о бок, она будто заполняет собой пространство. Парень, наклонив голову, стоит с засунутыми в карманы толстовки руками. Эта поза без слов рассказывает, что его легко обидеть.

Где-то вдали разумный ветер сдавленно смеется, нет, ухохатывается. Инструкция Дженны привела меня туда, где я хотела оказаться всего несколько глав назад – рядом с автором «Орманских хроник». Вот сам Н. Е. Эндсли, не в Нью-Йорке, а в захолустном мичиганском городке, о существовании которого я бы и не подозревала, если бы мне не пришла посылка от погибшей лучшей подруги.

– Не выполняешь обязанности, – продолжает Валери, когда я выныриваю из водоворота мыслей, – и не думаешь о других. Я сыта по горло, Нолан Эндсли. По. Горло.

С каждым словом ее рука поднимается все выше и выше, пока не достигает головы парня; она хватает с его темных как ночь волос поношенную красную кепку и хлопает ей Эндсли по плечу. Вокруг них с лаем наматывает круги Уолли, и теперь, когда нас остается всего пятеро в магазине, обстановка выглядит более суматошной, нежели когда он кишел людьми. Алекс вздыхает и направляется к матери, я же пытаюсь слиться с прилавком.

– Пусть я и наслаждаюсь зрелищем, – заявляет Алекс, – все же утром у меня миллион дел, чтобы подготовиться к благотворительной ярмарке. Мам, можно я его уже заберу домой?

Валери и Алекс обмениваются многозначительными взглядами, и он показывает глазами в мою сторону, будто говоря: «Не перед ней».

Женщина что-то обдумывает, снова внимательно взирая на Эндсли, который смотрит себе под ноги, и согласно кивает.

– Ладно. Но сначала Нолан. Сегодня есть улучшения?

Н. Е. Эндсли смелей меня. Он достает из кармана несколько сложенных листов и, не глядя, кладет их в раскрытую руку Валери. Та решает не обращать внимания на его отношение.

– Завтра жду от тебя большего, – просто произносит она и отпускает парня.

Эндсли резко разворачивается на пятках, проходит мимо меня и Алекса к большой деревянной двери, открывает замок и рывком распахивает ее, отчего мне кажется, что она слетит с петель. Не оборачиваясь, он бросает:

– Алекс. Уолтер.

В The New York Times его называли загадочным. В The Washington Post – неоднозначным. Это было еще до того, как он перестал давать интервью и появляться на публике, что произошло вскоре после публикации первой книги.

Будь мои мысли заняты только чудесной встречей со знаменитым отшельником Н. Е. Эндсли, я бы описала его как затворника и неприветливого человека. Скорее всего, я бы заговорила и объяснила ему, как нас с подругой сплотили его книги, его слова.

Только умолчала бы, что все мои мысли возвращаются к Дженне, несмотря на то, как далеко я уезжаю или каких людей встречаю.

Дженны здесь нет.

Команде подчинился только Уолли и теперь, учащенно дыша, радостно виляет хвостом в дверном проеме у облаченных в дорогие джинсы ног Эндсли. Кажется, Алекс разрывается в принятии решения: последовать за другом или остаться, чтобы урезонить возмущенную Валери.

– Пошли, Алекс, – нетерпеливо зовет Эндсли и раздраженно поворачивается к нам. Встречается со мной взглядом, и только тогда замечает мое присутствие. Я заставляю себя не отводить глаза – голубые к голубым – и его слегка распахиваются.

Он не так красив, как Алекс, и никто не примет их за братьев, хотя цвет волос у парней почти одинаковый. Кудри Эндсли спускаются от ушей до выреза футболки. У него очень светлое лицо – кожа, глаза и губы. Я видела его на многих стилизированных портретах, в том числе на небольшой фотографии автора на задней обложке книги. Однако реальность оказывается немного иной, в какой-то мере даже отрезвляя меня.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.