Между небом и тобой - [37]
Мой клошар цитирует Виктора Гюго и разбирается в медицине. Отламываю четыре дольки и съедаю, мне действительно становится легче. Бродяга встает, ему тоже лучше, он больше не шатается.
– Пойду, пожалуй. Спасибо вам.
На самом деле это я должна его благодарить. Он побыл со мной, я смогла ему исповедаться, потому что мы больше никогда не встретимся. На несколько минут он помог мне забыть о дамокловом мече, который висит над нашими головами, о моем вечном страхе, что Шарлотта не переживет возраста Танги. Ему было десять. Когда я познакомилась с Сирианом, я не скрыла от него, что мать предсказала моим детям ужасную судьбу, но он только посмеялся, он не верит в дурные предсказания.
– До свидания, собака, – говорит мой гость, погладив Опля по голове, он не злопамятный, этот человек. А мне надо будет сводить щенка к собачьему психологу.
– Меня зовут Альбена, – говорю ему, прежде чем запереть калитку.
– А меня Давид Андерсон, – отвечает он.
И растворяется в ночной тьме.
12 декабря
Если кто и умеет меня удивить, так это мой лучший друг. Который уже раз до крайности удивил…
– Ну ты даешь! Давид Андерсон! Где ты выкопал это имечко?
– Если бы у меня был сын, я бы назвал его Давидом. И я обожаю «Русалочку» Ганса Христиана Андерсена. Знаешь, как я запаниковал, когда твоя невестка спросила, как меня зовут? И так ведь чуть себя не выдал, назвав свой мнимый приступ ангором. Нет, шпион из меня получился бы никудышный.
– Зато актером ты был бы гениальным!
– Предпочитаю неврологию, – говорит именитый профессор Тьерри Серфати, приканчивая пирог с сыром, который в «Мини-Пале» подают к аперитиву. – Ты свой не будешь или как?
– Бери его себе.
Жизнь – штука несправедливая. Он ест вволю и остается тощим, а я должен во всем себя ограничивать, иначе превращусь в жирного пузана.
– Она считает, что ты «хороший, только невыносимый», – добавляет мой друг, изучая меню. – Ты знал про ее братишку? Возьму-ка я суп-пюре из китайской каштановой тыквы, взбитой с белыми грибами и орехами…
– Братишку? Впервые слышу. А я закажу воздушный омлет из куриных яиц с икрой морского ежа.
Срабатывает рефлекс, все еще срабатывает: я ищу в меню, что бы ты выбрала. Карпаччо из морских гребешков с устрицами? Я и сплю до сих пор только на своей стороне кровати. И оставляю для тебя зубную пасту открытой…
– Я заработал матросские штаны и стеганую охотничью куртку, но уж точно не ожидал, что меня угостят испанским хамоном, – продолжает Тьерри.
– А я бы поклялся, что Дэни тебе посочувствует, а Альбена – наоборот. К твоему сведению, pata negra — лучшая ветчина на свете!
– Поверю тебе на слово.
Мы познакомились в Париже на первом году интернатуры. Я приехал из Ренна, он – из Страсбурга, и мы вместе открывали для себя столицу. У него был козырь, какой мне и не снился, – перед его голубыми глазами не могла устоять ни одна девчонка. Мы пахали в одном отделении. Тьерри ел кошерное и соблюдал шаббат, у меня же имелась только одна навязчивая идея: накопить побольше отгулов за дежурства и уехать на Труа. Мы подменяли друг друга; мы друг друга приободряли и поддерживали, если умирал пациент; мы радовались вместе, если удавалось кого-то вытащить с того света.
Держу пари, Лу, ты знала о братишке Альбены. И знала, что добрая фея для нашего сына отнюдь не Дэни. Ну и что мне теперь делать?
– Теперь – обедать. И на время забыть о своей семье, – повелевает мой друг.
И мы обедаем, мы выпиваем и говорим о коллегах. Один из них все бросил и уехал жить в индийский ашрам. Другой умер во время осмотра пациента, со стетоскопом у груди больного. Самый уродливый парень из нашего выпуска настругал уже восемь детей. Самая сексапильная из девчонок ушла в сексологию. Заказываю себе тартар из ананаса, а Тьерри – ромовую бабу.
– С тех пор как ты рассказал мне о братишке Альбены, я вижу ее совершенно по-новому.
– Это тебя с ней сближает, у тебя же своя тяжесть на сердце – болезнь Сары. Но если хочешь грузить себя еще и мировыми проблемами, давай порекомендую тебе хорошего остеопата.
– Я врач, и болезнь дочери для меня незаживающая рана. Выть хочется, как подумаю, что неспособен вылечить Сару!
Помнишь, Лу, лет двадцать назад мы с тобой смотрели «Опус мистера Холланда»? Ричард Дрейфус играл в этом фильме композитора, у которого рождается глухой ребенок. Он живет музыкой, а его единственный сын – глухой. Сара тогда скакала как козочка. Мы вышли из кино и поблагодарили небо за то, что у нас такие крепкие, такие здоровые дети. Недостаточно горячо поблагодарили.
– Что я могу ей сказать, Тьерри, если она пала духом из-за ног, которые дрожат и ее не держат?
– Что ты ее любишь.
– С тех пор как мерзавец Патрис слинял, она не помнит, что значит «люблю». Найду эту трусливую сволочь, вытащу из норы, где он прячется, и…
Теперь я знаю, что собой представляет Дэни и что собой представляет Альбена. Ну а вдруг Сириан будет счастливее с эгоисткой Дэни, чем с отзывчивой Альбеной? Ты поручила мне сделать их счастливыми, а не изменить их жизнь, правда? Профессия приучила меня к выбору: если это бактерии, прописываю антибиотик, если вирус – ни в коем случае. А тут, честно говоря, путаюсь. Сириан стал для меня чужим еще до того, как вышел из подросткового возраста.
