Между нами война - [140]

Мотылек на огонек

Полетел, не зная счастья.

Так и ты меня завлек.

Что мне делать с моей страстью?

Придорожная трава

Не спасется от колес.

Я — спасусь, твои слова

Ветер вдаль с собой унес.

Ветер уносил твои слова —

А я была едва жива…

Снится глаз любимых синева —

Глаза моего Божества.

Мотылек на огонек

Полетел, поверив сердцу.

Был упрям, ему урок —

Запрет счастья с чужеземцем.

Придорожная трава

Запылилась и засохла.

Я дышу, но не жива —

Не хочу своего вдоха.

Ветер не унес мою печаль,

И небесам меня не жаль.

Снится огорченья полный взгляд —

Для меня мир стал словно Ад…

Мотылек на огонек

Полетел, крылья сжигая.

Так и ты меня завлек

Дав почуять амбру Рая.

Придорожная трава

Превратилась в черный пепел.

Существую я едва,

Для меня Ты — Свят и Светел…

Ветер мне ничем помочь не смог.

Зачем нужен такой урок?

Снится огорченный образ твой,

Ты мой первый — последний мой…

Таррос видел вершину белой горы, возвышающуюся над тьмой лесов. Там его любимая… Нет, она здесь — в его горячем сердце…

…Время медленно шло. Алессандро строил Каза де Арма. Он не появлялся в части Эрис, но она знала, что лучший друг Тарроса неподалёку.

Ахиллес видел, как страдает Эрис. Он хотел стать ее страстным утешителем, но ее характер, бывшим неприступным, стал невозможным. Она все время была хмурой и требовательной.

Однажды Никон сказал Эрис, что он предупреждал ее не верить командиру. Это вызвало в ней уничтожающую бурю чувств. Освободившись, она, как обычно, предпочитая одиночество, ушла к морю.

Эрис стояла на краю того самого обрыва, на конце хребта «медведя». Она представляла объятия любимого. Ей было не жаль себя. За то короткое время, что Таррос пробыл здесь, он сумел войти в её одинокое сердце и стать родным человеком. Она смотрела вниз — и её единственным желанием было избавиться от дикой боли в душе, боли, которая уже начала чувствоваться физически, глубоко в груди, в кончиках пальцах пробегаясь разрядами, холодя ее хребет. Она плакала…

Боль отказывалась выходить со слезами, покидать её нутро… Боль была связана с сердцем этим великим чувством, от которого, как оказалось, никак невозможно избавиться — любовью.

Она помнила его грубый, но такой нежный к ней одной, голос… Ей казалось, что вот-вот сейчас Таррос, как всегда, в нужный момент, позовёт её…

Но увы, чудо никогда не придёт в реальную, жестокую жизнь.

Эрис помнила благоухание командира. Она представляла его, и чувствовала это так отчетливо, будто бы и сейчас находится в руках любимого, вдыхая его сладость. Будто бы он согревает её своим теплом.

Как же ты, жизнь, порою обходишься с нами! Какая же ты лицемерка и обманщица! Ты скрещиваешь судьбы людей, уродуя их, заставляя зависеть друг от друга, а потом разрываешь то, что успело срастись, отчего это истекает кровью и бьется в конвульсиях от боли… И это — наши души…

А потом ты, жизнь, сваливаешь всё на бедное время, пользуясь им, потому что знаешь, что оно не в силах остановиться, и опять лицемеришь, обещая, что раны заживут с его помощью. Но нет, лгунья, время не властно над самим собой, чем же оно может помочь израненой до смерти Судьбе человека?

Эрис видела, как внизу великое море врезается в скалы. Белая пена соленой воды была похожа на облака. Солнце не было видно за серыми тучами, птицы бороздили токливое тусклое небо, готовое расплакаться вместе с Эрис. На краю обрыва ветер сильнее. Эрис отпустила руки, подобно птице, она закрыла глаза, и четче почувствовала холодный свежий ветер, который задувал в её потерявшую покой душу…

Перед глазами Эрис стоял образ любимого — его движения, походка, родные черты лица, непроизвольные жесты, его одеяния, всё, до последнего отказывалось покидать ее память, навсегда поселившись в ней.

Эрис захотела жить этими воспоминаниями.

— Господи, прости меня… Прости за эту любовь к Твоему творению. Я не могу избавиться от неё, помоги мне, не бросай меня, Боже… — шептала она. — Я не могу избавиться от любви. Я Не могу отпустить её. Я не хочу отпускать тебя, любимый… Образ моего милого поддерживает биение моего сердца. Когда эта любовь исчезнет, вот тогда я решусь покинуть этот бренный мир… — решила юная Эрис.

Она попятилась назад — шаг за шагом по обсыпающимся в бездну камням и сыпучему песку, скользящему в рокочущую пропасть.

Эрис развернулась и побрела домой. У нее не было сил — они иссякли. Она хотела поскорее уснуть, чтобы забыться на пару часов. Выйти из жестокой реальности на недолгий срок, а проснувшись — вновь осознать весь гнёт свого одиночества…

Эрис не замечала ни звуков, ни запахов, не пейзажей. Она не осязала ни воздух, ни землю, по которой брела. Только эта боль разлуки…

Тарросу приносили тоску его дни. Он не мог отвлечься, забыть, раствориться… Смотрел ли он на небо, на море, на солнце, ощущал ли он морскую свежесть или ночной ветер — всё говорило ему об Эрис. Эти переживания, томящиеся в груди, подобно тяжкой ране, не желали заживать. И сам он, осознавая, противился отпускать свою любовь…

Не хотел он вспоминать нарочно всё то, что чувствовали они — их взгляды, прикосновения, её дорогой его сердцу образ и аромат, но они давали знать о себе сами. Командир погрузился в работу, убегая от себя…