Я еду развалясь на мягких подушках шикарного Роллс-Ройса отеля «Кларидж», и меня разбирает смех.
Прошедшие дни были неотличимы от предыдущих. За исключением одного. На следующий, после спасения княжны Вяземской день, меня подстерегли. Я вкусно отобедал в кафе на углу дюжиной бискайских устриц, под полбутылки белого, и направился к себе, вкусить послеобеденный отдых.
Навстречу мне двигались трое. Двое из них ночью от меня словили. Сзади, ухмыляясь, шли еще двое. Блин, если на базаре не съеду, придется бежать. Что бы им такое сказать? Но первым начал тот, что получил в челюсть. Я ему челюсть не сломал, а он злобу затаил, неблагодарный.
– Русский! Ты себя не правильно ведешь!
– А вы, собственно кто, мсье?
– Я – Гастон Ожье, главный в этом квартале.
– Очень приятно познакомится, мсье. И в чем проблема?
– Вот сейчас и поймешь, в чем проблема – он достал нож-бабочку. Стильно разложил.
– Позвольте уточнить, мсье. Мы с вами будем разговаривать как мужчины, один на один? Или в одиночку вам не справиться?
Из ворот нашего дома высунулась мадам Клоди. Со второго этажа дома напротив, в окно, с интересом посматривала какая-то толстуха. Официант кафе задумчиво курил прислонившись к стене. И еще какие-то зрители делали вид что им совершенно не интересно увидеть все в подробностях. Гастон Ожье решил сохранить лицо.
– Молись, русский, я сам с тобой разберусь! – и двинулся ко мне. Остальные вроде как не вмешиваются. Что и требовалось.
Я снял пиджак, и принял позу тореадора перед быком. Помахивая пиджаком как мулетой. Если он и растерялся, то не показал виду. Резко шагнул ко мне, и жестко ударил ножом в шею. Удар у него поставлен. Он не тыкал ножиком, а бил быстро и сильно. Этот удар режет сонную артерию, и человек умирает минуты за три-четыре от потери крови. Но это не имело значения. Потому что в момент удара я слегка сместился и оказался справа от ударной руки с ножом. А дальше, несколько театрально, в стиле маэстро Джеки Чана, обмотал эту руку пиджаком, и сильно дернул за рукава. Подставил ногу. Он, ясно дело, рухнул. А я упал коленом на его живот сверху. Встал, отряхнул и надел пиджак. Отряхнул шляпу. Посмотрел на остальных бандитов.
– Ну чего стоим? Взяли парня, и тащим за мной.
Они как-то замялись, но я рыкнул уже совсем озверело:
– Шевелитесь!
Они подхватили Гастона и уставились на меня.
– В кафе!
Зайдя в кафе, показал парням на столик у окна. Подхватил главаря и усадил у стойки.
– Август, напитки господам за мой счет. И два двойных Рикара. Лед не клади.
Взял свой стакан, и махнул одним глотком. Посмотрел на бандита и сказал:
– Пей так же. Отпустит.
Тот кивнул, и махнул перно. Закашлялся. Я достал сигареты и закурил. Официант сходил к столику парней и принес им бутылку кальвадоса. Все ясно. Бывшие крестьяне. А вот главарь – вовсе нет. Я посмотрел на сидящего рядом парня повнимательнее. Живое и чистое лицо, умный взгляд. Лет двадцать пять.
– Меня зовут Айвен. И я на самом деле русский.
– Да знаю я. Я – Гастон, смотрю здесь за порядком. Ловко ты меня.
Парижские апаши – это типа нашей братвы девяностых. Романтизированные уголовники, что тянутся к прекрасному вообще, и красивой жизни в частности. В начале века они были чуть ли не культурным феноменом. Будучи, по сути, простыми гопниками, они не стеснялись бывать в гламурных местах, где много общались с богемой и скучающими рантье. В результате они первые создали образ романтичного уголовника, бандитствующего не по дебильности, а потому что это общество ужасно, и не способно оценить мятущуюся душу. Потом случилась война, и многие из тех, кто был апашем изначально – погибли. Многие стали буржуа. Да и полиция не бездельничала.
Но сама традиция крепко укоренилась. От моды на воротники рубашек поверх пиджака, и кепок восьмиклинок. До правила иметь на каждый квартал или район кого-то типо смотрящего.
Я махнул гарсону повторить. Перно – очень крепкая штука. Даже легкий анастетик. Самое оно.
– Понимаешь, Гастон, это была моя девушка. Я не мог уйти.
– Что, тут цыпочек мало?
– Мне чужого не надо. А свое не отдам.
– А у тебя здесь еще что-нибудь есть?
Мы оба засмеялись.
– Август! – позвал я официанта – я ухожу, все что выпьют господа – за мой счет.
Сунул ему десять франков. Протянул руку Гастону. То пожал её. Проворчал:
– Лучше бы мне отдал, нечего им пить в разгар работы.
Я похлопал его по плечу и пошел к выходу.
– Русский! – я обернулся – ты обращайся, если что.
– Меня зовут Айвен. Обязательно обращусь. Пока господа.
Мадам Клоди зашлась от восторга.
– Мсье Колтцофф! Это было великолепно! Давно пора было уже разобраться с этими хулиганами. Где вы научились так драться?
