Моя секретарша опять пришла с букетом в сто роз. Третий день она таскает эти охапки. Разосралась с бойфрендом, и он подкарауливает её возле работы. Возле дома боится. Там такой брат, что можно съесть подарок вместе с шипами.
— Анастасия! Ты это заканчивай. Мирись уже.
— Идет он в жопу, нищеброд! — ответило это трепетное создание. — Нужен он мне, понтярщик дешевый! Вам, шеф, курьер письмо принес. Вот.
Вскрывая конверт ножом для бумаг, я сказал:
— Тогда сделай так, чтоб в конторе не воняло этими вениками. Меня этот запах уже достал. И кофе мне сообрази.
Настя, как положено секретарю, сидит в кабинете пред входом в мое логово. Каждый раз, когда открывается дверь, удушливый запах цветов, что стоят возле её стола в ведрах, врывается в мое уютное, прокуренное и сумрачное пространство. И сильно раздражает. Вот и сейчас, она внесла кофе, а я не выдержал и чихнул.
Все исчезло.
Я себя осознавал, но ничего не видел и не чувствовал. Это что, так и выглядит инсульт?
— Никакого инсульта.
— Кто здесь?
— Какая тебе разница? Просто не паникуй, и знай, что ты не болен и ничего с тобой не случилось.
— Только тело не ощущаю и ничего не вижу.
— Это не надолго.
— И в чем смысл?
— Я снял слепок твоего сознания.
— То есть я — слепок?
— Да. Ты так и сидишь у себя в кабинете, читаешь письмо из ЦБ. А вот слепок я сейчас помещу в тебя же, но молодого.
— Зачем?
— Оно тебе надо? Тосковал по молодости — получай!
Бумммм… Я слегка ударился лбом о край раковины умывальника. Из крана течет вода. Автоматом набрал воды в ладони и плеснул себе в лицо. Выпрямился и уставился в мутное зеркало над раковиной. В зеркале совершенно точно — я. Только совсем молодой. Лет двадцать пять-тридцать. Худой и с этой своей ухмылкой, которую стерло время. Я в смутно знакомом совместном санузле. Но сразу сообразить, куда и в когда меня занесло, не могу. Ну что ж пойдем, посмотрим. Я вытер лицо несвежим полотенцем, и спустил воду в унитазе. Отодвинул защелку и вышел в коридор.
Первое, что я услышал, это стрекот пишущей машинки. А потом узнал и квартиру и приблизительно сообразил, когда я нахожусь. Меня зовут Андрей Петров. Я в Москве, в квартире своего институтского одногрупника Толика, недалеко от метро Молодогвардейская. Мне двадцать пять. Несколько дней назад я закончил институт. Сейчас тысяча девятьсот девяностый год. Лето. Квартира залита ослепительным солнечным светом.
Я и мой друг Сергей Постников, летом девяностого, решили открыть свой кооператив. Правда они уже называются по другому — АОЗТ. Однокашник Толик согласился предоставить мне пишущую машинку, что бы напечатать уставные документы. Электрическая пишущая машинка Алкатель — страшный дефицит, и стоит чудовищные двести долларов. Поэтому выносить нельзя. Ты, Андрюха, приходи в выходные, и печатай сколько влезет. Я буду в Переделкино, так что не парься. Ключ от квартиры, когда закончишь, бросишь в почтовый ящик.
Поэтому я не удивился, увидев в комнате расположившуюся перед машинкой полную женщину лет сорока. Ира Хорошавина, секретарь — машинистка на двадцать втором автокомбинате. Я там проходил дипломную практику. За двадцать пять рублей согласилась напечатать нам все бумажки.
Я тогда изображал опытного предпринимателя. Продумывал, формулировал, и надиктовывал чем будет заниматься наше предприятие. Что бы Ирина все это печатала на слух. За образец был взят устав какого-то АОЗТ, который где то добыл Серега. Мы, в тот раз, со всеми этими исправлениями и вставками, провозились далеко за полночь.
— Ир, а какое сегодня число? — потирая лоб спросил я.
— Пятнадцатое с утра было. Июля, — ничуть не удивившись, ответила она.
Я взял листки устава, и полистал. Хмыкнул. Типовой устав, чего здесь менять? Кому это нужно?
— Давай так, — начал я. Но тут в дверь позвонили.
Квартиру мой институтский однокашник снимает. Точнее, мамаша ему снимает. Сын должен учиться самостоятельности! Но домашний Толик, при первой возможности мчится домой. Прежде всего, чтоб вкусно поесть, и заодно отдать одежду в стирку. Ну, или как сейчас, уехал к родителям на дачу. Наслаждается беззаботностью. Так что, кто это может быть — непонятно.
Открыв дверь, увидел двух женщин средних лет.
— Здравствуйте, мы из ДомКома. Пришли позвать вас на митинг в поддержку Бориса Николаевича, и Гавриил Харитоныча. — протараторила одна.
— Митинг на Манежной. Придете? — вступила вторая.
За спиной застрекотала пиш. машинка. Чего она там делает?
— Если успею закончить с делами, обязательно, — сделал лицом энтузиазм, исключительно чтоб отделаться — вы извините, срочная работа. До свидания.
Женщины принялись звонить в соседнюю дверь. А я поспешил в комнату.
— Что ты там печатаешь?
— Титульные листы, не волнуйся.
— Давай так. Перепечатай это все и приделай титульные. Хорошо?
— И все? Минут за сорок управлюсь.
— Ну и давай. Оплату гарантирую. Ты кофе будешь? У Толяна вроде бы здесь молотый есть, и турка.
— Ага, и сахара две ложки.
Ожидая пока закипит вода, я лихорадочно вспоминал все, что смогу, о том, что сейчас происходит, и будет происходить. Кроме политики, почему то ничего толком не вспоминалось. Сейчас Москву трясет митингами. И уже не первый год. Этой зимой, в поддержку Ельцина, на улицу вышло пол миллиона человек, только по официальным данным. Любовь в массах Ельцин снискал лозунгами борьбы с привилегиями. Что это за борьба я никогда не понимал. Тем более в исполнении человека, живущего на госдаче на Рублевке. Или в квартире на Тверской. Но Ёлкин сейчас мегапопулярен. Говорят, на работу ездит на трамвае.
