Меж двух огней - [17]

А назавтра, под утро, еще не успело взойти солнце, начался бой на подступах к городу. Больше часа били пушки. Темная дымовая завеса поднялась на юго-востоке. Взрывы сливались в сплошной тяжелый, угрожающий гул, от которого дрожала земля.

Трое суток стоял над шоссе назойливый рев моторов. Черной тучей наступали немцы. И у Вали впервые за эти дни появилась тревожная мысль: «А выстоим ли мы перед такой силой?»

Увидела Валя немцев только на четвертый день после их прихода. Она была во дворе, когда к избе, поставив велосипеды на улице, направились трое немцев. У Вали похолодело внутри, когда она увидела, что прямо на нее идет, стуча тяжелыми сапогами, коренастый пожилой не­мец с седыми волосами, стриженными ежиком, с засучен­ными рукавами, в зеленоватом мундире с большущими карманами. Немец что-то сказал, но Валя не повяла, хотя немного и знала их язык. Она растерянно молчала. Тогда он улыбнулся, обнажив две подковы блестящих зубов, и сказал выразительно по-польски:

— Млека, паненка!

За его спиной стояли два молодых солдата, оба русые, длинноволосые, и тоже улыбались, а она не шевелилась, как прикованная, и ничего не могла произнести.

— Не буй сен,— снова сказал пожилой немец.

Она поняла это, как и слова про молоко, кивнула голо­вой и пошла в избу. Хозяйки как раз не было, Валя сама взяла с полочки полный кувшин свежего молока и вы­несла на улицу. Она ждала, что немец прикажет ей попро­бовать сначала самой, но тот взял из ее дрожащей руки полную кружку и выпил за несколько глотков. За ним, не сводя с Вали глаз, выпили молодые солдаты. Они переглядывались между собой и улыбались.

Передохнув, немцы выпили еще по кружке. Они все время говорили о чем-то, но очень быстро, и Валя ничего не поняла, кроме знакомых слов: «молодая», «большевики». Наконец солдаты сказали «данке» и пошли к своим велосипедам, оглядываясь и улыбаясь Вале.

А она, пораженная, долго стояла во дворе. Вот они, завоеватели...

«Смотри, карманы какие... Весь мир хотят в них поло­жить. «Млека, паненка». Гады! Польшу уже ограбили, язык специально изучили, чтоб поляки не могли ничего утаить... Скалятся, добренькие... Да только возрази им, как сразу покажут волчью натуру. Недаром в руках такое оружие...»

Так думала Валя, стоя на пороге и печально глядя вдаль...

Прошло несколько дней, и немцы начали вводить «но­вые» порядки. Как грибы после дождя, появлялись старо­сты, бургомистры, полиция. Безо всякого суда, по доносу расстреливали людей — коммунистов и бывших активи­стов.

Валя решила, что надо как-то выбираться из этих Подлесеек, где она пробыла почти два года, идти к своим на Случь или к дядьке, у которого жила, пока училась в тех­никуме. Но все откладывала, все ждала чего-то. Иногда закрадывалась мысль, что Левона не успели отправить далеко, что он где-то близко, если только уцелел...

Эта мысль не отпускала Валю из деревни. Она уже на­значила себе день, когда соберет вещи и распрощается с хозяйкой, как однажды ночью к ней в окно кто-то ти­хонько постучал. Когда стук повторился, Валя бросилась в сени, сердцем чувствуя, что это Левон.

Переступив порог, Лукашик обнял Валю, крепко при­жал ее к груди и долго стоял так, словно не веря своему счастью и боясь потерять его еще раз.

Валя поняла, как тяжело было ему все это время: эти объятия сказали ей больше, чем любые слова. Больно за­щемило сердце, на глаза набежали слезы. Вернулась ее многострадальная, уже опаленная войной любовь, и она снова ощутила его власть над собой.

— Завесь окно,— были первые слова Лукашика. Валя сделала это быстро, потом зажгла лампу, а он все еще стоял посреди комнаты, заросший, худой, в старой ла­таной одежде.

— Ты же голодный, верно...— И Валя начала ставить на стол все, что осталось у нее от ужина.

Лукашик только вымученно улыбнулся, потом, будто очнувшись, пошел к умывальнику.

Ел он долго, молча, изредка бросая на Валю короткий взгляд, а она, вся сжавшись, сидела на кровати и не от­рываясь смотрела на мужа.

— Откуда ты? Рассказывай...— наконец проговори­ла она.

— Нечего рассказывать...— понуро отозвался Лука­шик.— Сама видишь. Нас разбили...

— Кого это «нас»? — насторожилась Валя.

Лукашик пропустил мимо ушей ее слова и молча про­должал есть.

Валя знала, что расспрашивать его теперь бесполезно. Потом сам все расскажет, когда успокоится.

На следующее утро она долго стирала его заношенное белье, готовила завтрак, а Лукашик все спал. Она прислу­шивалась к неровному дыханию мужа, подходила к кро­вати, когда он начинал беспокойно ворочаться и стонать сквозь сон.

Валя старалась не шуметь, но когда она вернулась с полными ведрами воды, Лукашик уже сидел на постели и тер глаза.

— Знаешь,— сказал он,— я сон видел страшный. Вро­де переплываю я реку... Ту самую, у которой нас раско­лошматили... Течение быстрое, я уже из сил выбился, и понесло меня прямо в водоворот, закрутило... Закричал я и проснулся от страха.

— Дался тебе этот страх... Слышала я, как ты воро­чался ночью, да и утром спал как на иголках.— Валя на­чала полоскать белье.— Вставай, завтрак давно готов.

— Встаю, встаю...— Лукашик сбросил простыню, спус­тил на пол мускулистые ноги.— Все не верится, что я сно­ва с тобой... Кажется, и войны никакой нет — только ты. Эх, как бы я хотел, чтобы все было так, как два месяца назад, когда я считал себя самым счастливым человеком на земле!